После переворота, в условиях единоличной власти Карлиса Ульманиса, когда Конституция 1922 года была отменена, а новой так и не написали, когда от демократии не осталось и следа, когда в обществе стал агрессивно и массово насаждаться примитивный национализм, необходимости в «Перконкрустсе» не стало. Все его политические идеи были осуществлены, и лозунг «За латышскую Латвию!» стал главным содержанием внутренней политики правящей клики.
Доходило до смешного. Например, в 1936 году встал вопрос о назначении Вильгельма Мунтерса на пост министра иностранных дел, который до того по совместительству занимал сам Ульманис. Человек был проверенный — участник боев с большевиками в составе армии Юденича, верный соратник первого министра иностранных дел Мейеровица, знает шесть языков… Но тут вмешался военный министр генерал Балодис. С подкупающей прямотой старого солдата он заявил, что Мунтерс хорош всем — и названными выше заслугами и многими другими не названными, но он — немец, а жена у него — представьте, как неудачно! — русская. А латышскому народу на этом ответственном посту нужен свой человек, истинный латыш. Только резкое вмешательство самого Ульманиса, разгневанного покушением на его креатуру, позволило Мунтерсу занять этот пост.
Воцарившийся режим отвечал самым сокровенным чаяниям латышских националистов. Отец нации ввел процентную норму при поступлении в высшие учебные заведения для евреев, национальные меньшинства подвергались в той или иной форме дискриминации, а самое главное — отсутствовал институт парламентской демократии, посредством которого этнические меньшинства могли выражать и отстаивать свои политические и экономические интересы. Справедливости ради надо отметить, что экономические интересы евреев, русских, немцев Латвии в общем-то особенно не пострадали, поскольку президент Ульманис был достаточно умным и проницательным человеком, чтобы понимать, что именно «инородческий» капитал во многом определяет экономическое положение Латвийской Республики, а кроме того, он еще тесно связан со многими транснациональными компаниями, имеющими дело с Латвией.
Очень долго и очень модно было проводить дискуссии о том, являлся ли авторитарный режим Ульманиса фашистским или нет. Историки спорили до хрипоты, материалы этих дискуссий охотно печатали газеты и журналы. Возобладало мнение, заключавшееся в том, что хоть режим, установившийся в Латвии после теплой и душной майской ночи тридцать четвертого года, и был, безусловно, антидемократическим и авторитарным, но все же его нельзя считать по-настоящему фашистским. Конечно, концентрационный лагерь в Лиепайском военном порту, где после переворота в течение нескольких недель продержали с полтысячи арестованных социал-демократов и других левых, позже распустив их по домам и взяв только слово не заниматься политической деятельностью, нельзя сравнить с Бухенвальдом или Дальстроем, точно так же, как Калнциемская каторга — это не Освенцим или Треблинка.
Однако националистические идеи прочно овладели сознанием части латышского народа, и режим Карлиса Ульманиса явился логическим заключением многолетней деятельности различных националистических организаций и группировок. Произошло, по сути, смыкание институтов государственной власти и носителей крайней националистической идеологии, демократическое начало было не просто попрано, но полностью вычеркнуто из общественной жизни. Национализм сделался стержнем идеологии власть предержащих.
18 ноября 1918 года, выступая на заседании Народного Совета, объявившего об образовании независимой Латвийской Республики, один из лидеров Латвийской социал-демократической партии Паул Калныньш сказал: «Бури Мировой революции привели к идее свободной и независимой Латвии. Сегодня, 18 ноября 1918 года, объединённые представители латвийской демократии объявили об образовании самостоятельной Латвии. И мы, представители ЛСДРП, находим сейчас необходимым способствовать созданию свободной Латвии как самостоятельного государства. Свободная независимая Латвия для нас не конечная цель, а только средство для достижения наших целей. Как раньше, так и теперь мы стоим на платформе социалистического интернационализма. Его и наша цель — социалистическая республика в союзе свободных народов».
Но, как выяснилось в дальнейшем, один из участников торжественного собрания, плотный толстощёкий человек со стрижкой бобриком, лидер созданного в июле 1917 года Крестьянского Союза, ставший министром-президентом Латвийской Республики, был обуреваем совсем другими идеями. Звали его Карлис Ульманис.
Однако и существовавшая до переворота в провинциальной, расположенной на задворках Европы Латвийской Республике демократия была своеобразного образца.
2 марта 1934 года председатель фракции ЛСДРП в Сейме Фрицис Мендерс представил парламентской комиссии публичного права предложения социал-демократов в качестве дополнений к Конституции 1922 года по разделу гражданских прав:
«Ф. Мендерс: „Все граждане Латвии, независимо от национальности, вероисповедания и пола равны перед законом“. Отклонено.
Ф. Мендерс: „Личность — неприкосновенна. Свободу личности можно ограничивать единственно на основании закона“. Отклонено.
Ф. Мендерс: „Смертная казнь в Латвии не существует“. Отклонено.
Ф. Мендерс: „Тайна переписки, телеграфных сообщений и телефонных разговоров неприкосновенна“. Отклонено.
Ф. Мендерс: „У граждан есть право выражать свои убеждения устно, письменно, в рисунках и другим образом“. Отклонено.
Ф. Мендерс: „У каждого зарегистрированного безработного есть право на пособие“. Отклонено.
Ф. Мендерс: „У каждого гражданина, достигшего 65 лет. есть право на пенсию“. Отклонено».
Немудрено, что в такой политической атмосфере люди, подобные Целминьшу и Шилде, чувствовали себя как рыба в воде.
Сегодня в Латвии официальной пропагандой утвержден и является господствующим следующий тезис: да, часть латышского народа, ничтожная, незначительная его часть, принимала участие в репрессиях против евреев. Но почему? А потому, что в сороковом году произошла оккупация Латвии Советским Союзом и эти самые латвийские евреи массово выступили за ликвидацию латвийской государственности, с восторгом встречая советские танки на рижских улицах и площадях. Евреи стали настоящими коллаборационистами, они тесно сотрудничали с советскими оккупантами, да и присланный из Москвы нарком НКВД, осуществлявший массовые репрессии, казни и высылки латышской элиты, был евреем. Конечно, преступления, совершенные на территории Латвии против евреев — ужасны, но они отчасти объяснимы вышеприведенными причинами.
Нечто подобное впервые прозвучало даже в речи тогдашнего председателя Верховного Совета Латвии господина Анатолия Горбуновса, произнесенной — где бы вы, читатель, думали? — да на митинге, посвященном пятидесятилетию расстрела евреев в Румбуле 29 ноября 1991 года. Кстати говоря, его речь, как и собрание в соседней Эстонии примерно в то же время эстонских ветеранов эсэсовской дивизии «Викинг», вынудила тогда премьер-министра сытой и нордически спокойной Швеции Карла Бильдта выступить с резким заявлением о проявлении в прибалтийских государствах неонацистских тенденций.
