Тот при ближайшем рассмотрении оказался Артуром Генриховичем фон Бреннхольцем, обиженным на жизнь и порядком захмелевшим. Новому собеседнику, подсевшему к нему за стол, баронет обрадовался чрезвычайно и будто старому приятелю немедленно принялся объяснять причину своих несчастий, изливать обиды на всех и вся. Освобожденный наконец от обязанностей слушать эти жалобы, трактирщик с облегчением их оставил и отправился по своим делам.
— Нет, ты понимаешь? — повиснув на плече незнакомца, принялся сбивчиво втолковывать Артур. — Я ее, ик, люблю! А она меня — нет!.. Все из-за него, из-за этого итальянского гада. Друг тоже называется. Она только его ждет не дождется, только его видеть хочет, понимаешь? Не меня!.. Конечно, он же красавец. Итальянец!.. Во, видишь — хорош же, подлец! Ну как ей в такого не влюбиться?! — вопрошал он горестно, тыча указательным пальцем в предложенную миниатюру. — Но я чем хуже? Нет, скажи, брат, чем я ей не приглянулся?.. Эх, не русалка она — кикимора!..
Через недолгое время, отобедав и за компанию изрядно выпив, незнакомец узнал достаточно.
В свою очередь рассказал, что он якобы старый знакомый маркиза. Но они-де поссорились, и Винченце уехал, прихватив с собой одну дорогую ему вещь. И он гнался за ним от Парижа до здешней столицы, но тому удалось снова сбежать. Вновь найти его след помогло только само небо…
— Он еще и вор! — возмутился баронет, ни капли не усомнясь в правдивости слов новообретенного приятеля. — Какого я гада в дом привел! На груди пригрел! Обманщик, вор, коварный соблазнитель!.. Я жажду мсти… гьфу, мести!
— Если вы согласны помочь мне, я помогу вам, — предложил француз.
Они не подозревали, что этот их разговор кто-то подслушает.
Приказчик в церковной лавке попался словоохотливый. Услыхав о Серафиме Степановиче, он сообщил, что в город настоятель их монастыря пожаловал — проездом в дальний скит уладить кое-какие дела. Остановился недалеко, в трактире напротив. Там сдают дешевые комнаты, а роскошь, как он сам говаривал, монахам не пристала. Феликс поблагодарил за известие.
А войдя в трактир, с порога заметил баронета, заливающего печаль. Не заметить его было сложно — громкое склонение на все лады имени Винченце не могло не привлечь его внимание. Но рядом был француз, и это насторожило Феликса. Так как он знал баронета, а тот его нет, он просто сел за соседний стол и заказал себе кружку холодного кваса. Но на всякий случай развернул широкий лист «Губернских ведомостей» полугодовой давности, оставленных на подоконнике для шлепанья мух…
— Что нос повесил? Acqua santa
[67]
кончилась — лавочку закрыли? — спросил Винченце.
Он поджидал Феликса у дороги, любуясь на закат, разлившийся малиново-сиреневыми полосами над золотистым простором поля, плюясь косточками от вишни, коей набил полную фуражку. Феликс спешился, дальше к мостику через речку они пошли шагом, втроем — он, итальянец и невеселый с непривычки рыжий конь. Винченце угостил вишней — первый взял горсть, второй покусился погрызть фуражку.
— Что так долго? — проворчал Винченце. — Пешком дойти быстрее. Ну привез свое миро?
— Привез, — кивнул Феликс.
— Литр, два? — продолжал допытываться итальянец.
— Столько хватит? — Феликс показал небольшую склянку.
— Негусто, — сказал Винченце, поглядев издалека, даже не притронувшись к ней. — Ну если постараться не проливать, должно хватить. Хотя подействует ли, не знаю… Кстати, по лесу теперь, друг мой, передвигайся осторожно. Я везде расставил ловушки — капканы, сети, волчьи ямы…
— Сам? — удивился Феликс. Было непохоже, чтоб итальянец целый день физически утруждался.
— A perche?
[68]
Мое дело — распорядиться и указать. А ямы пусть мужики роют, они к труду привычные. Просто нарисовал подробный план и отдал Прошке. Тот передал старшим, якобы от Антипова. Им какая разница, все равно неграмотные. Они и так вампиров ловят, пусть хоть делом тогда займутся… Вот господин управляющий удивится, когда в эту «свою» ловушку попадется!
— Как бы нам самим в западню не попасть, — вздохнул Феликс. И рассказал о подслушанном в трактире разговоре.
— И это называется друг, — хмыкнул, внимательно выслушав, Винченце. — Выдал первому встречному!.. От Парижа, говоришь, следил? Значит, та клыкастая сладкая парочка за собой на хвосте привела. У кого вот только медальон выкрал… Судя по описанию, это тоже охотник, но рангом повыше. Крестики на пули перельет: серебряные пули — первейшее средство от оборотней. Видимо, уже пронюхал и о наших пушистиках. Но раз в лавку смог зайти, получается, он не из нашей конторы… — задумчиво добавил он только ему понятный вывод. — Ну а тот ему что пообещал?
— Увезти русалку. Для этого ее вызовут на берег запиской от твоего имени.
— Ах, как романтично! Обманом похитить девушку, увезти ее среди ночи черт-те куда, черт-те с кем, пообещать жениться, а потом бросить. Дважды предатель. М-да, нужно будет русалок предупредить, чтоб хозяйку не прозевали… А каким счастливым ветром тебя занесло в то злачное место, позволь спросить?
Феликс ответил.
— Ну и ты им все рассказал? — спросил Винченце. — Что к русалкам и болотным огням добавились чудовища и прочие исчадия ада?
— Нет, — улыбнулся Феликс, — Я просто не знал, с чего начать. Глашин дед, конечно, пристал с расспросами. Ну и отец Тимофей тоже — как, мол, там дела. А я им — что представления Ивана Петровича о разгуле нечисти в действительности оказались весьма далеки от истинных обстоятельств. И все.
— Вот молодец, Феникс! — фыркнул Винченце.
Нахлобучил на голову опустевшую кепку, приобнял за шею, похлопал рыжего жеребца.
Феликс ожидал еще вопросов, но их не последовало. Винченце погрузился в размышления: как видно, известие о появившемся охотнике волновало его больше, чем встреча Феликса с настоятелем. И Феликс не то чтобы вздохнул с облегчением, просто…
Винченце прав, тысячу раз прав — он трус. Когда француз и баронет покинули трактир, он не поднялся в верхние комнаты. Он побоялся, струсил. Подумал: увидев его, отец-настоятель сразу все поймет, прочтет у него на лице все сомнения, зароненные в душу итальянцем.
Ему крепко врезались в сознание слова Винченце, сказанные накануне вечером на сеновале. Он повторял их про себя снова и снова, ужасаясь подобной мысли, придумывая всяческие опровержения, вновь и вновь доказывая невозможность этого… Но, пересматривая всю свою жизнь, точно утопающий перед последним вздохом, когда все обстоятельства представали в новом свете, Феликс с ужасом понимал, что в словах Винченце скрывается правда. И это одновременно пугало его, и радовало, и наполняло жгучей обидой. Он гнал от себя прочь эти мысли, потому что это грех, и не мог отпустить, потому что хотелось поверить… И он не знал, как теперь сможет посмотреть в глаза вырастившему его человеку. Пожалуй, этому разговору он с легкостью предпочтет встречу один на один с любым оборотнем…
