— Два человека не могут уничтожить весь мир, — махнул рукой вождь. — Такой силы нет ни у кого…
— Есть у славян! — перебил вождя жрец. — Ты не все знаешь про славян, я же через бога кое-что знаю. Славяне — это опасная сила. Она пока спит, но однажды проснется, и тогда… Вождь, я именем наших потомков требую их смерти!
— А я хочу, чтобы они жили! — Шаркань начал гневаться. — Мне нравится голос этого светловолосого новгородца и его песни. И я обещал им жизнь при всем народе. Люди скажут: «Наш вождь не хозяин своему слову — изберем другого, который говорит то, что делает, и не меняет решений». Тогда мне конец. Вряд ли тебе будет так же хорошо при другом вожде. Все знают, с какими богами ты на самом деле общаешься, выдавая этих огромных змей за посланцев Архмаздры! Подумай, жрец!
Жрец промолчал. Вождь говорил правду, но жрец должен был добиться своего.
— И все-таки мне нужны их жизни, — тихо и упрямо промолвил он. — За чужаков тебя никто не осудит, а я вступлюсь за тебя перед народом.
— Князь ел за моим столом, пил из моей чаши, — лениво возразил вождь. — Это значит, что пока он в стане, ему ничто не может грозить… Но он на рассвете покидает нас. Я дам ему в спутники моего сына Керека. Светловолосый певец останется пока у меня…
Жрец поклонился — он услышал и понял именно то, что хотел.
— Я поговорю с могучим Кереком, — промолвил он и, пятясь, покинул шатер хана.
Едва он вышел, из-за полога выглянула девушка-наложница. Увидев, что жреца нет, она приблизилась к Шарканю и встала на колени перед его ложем, предлагая себя.
ГЛАВА 15
Властимиру прислуживали так, словно он был одним из сыновей хана, — почтительно, но без лишней угодливости, что почти убедило его в искренности намерений мадьярского вождя.
Перед самым отъездом к нему пришел один из сыновей хана и назвался Кереком. Властимир видел его вечером по дле вождя. Керек через толмача сообщил князю, что отец послал его сопровождать Властимира и помогать ему в выполнении его дела. Керек даже предложил резанцу самому выбрать слугу, который должен их сопровождать. Присутствие еще одного угра показалось Властимиру подозрительным, но отказ мог выглядеть еще более подозрительным, и он выбрал слугу, цветом волос похожего на славянина. Керек был не очень доволен его выбором, и это послужило для князя знаком, что этот слуга не имеет тайного задания навредить резанцу. Но вообще же молодой сын вождя старался понравиться гостю чем только мог.
Словно в уплату за Буяна вождь сделал Властимиру богатый подарок — двух коней, которых тот сам выбрал в табуне. На каждого коня навьючили мешки с запасами пищи и воды, одежду, шкуры, оружие и посуду. То же было уложено в тороки Керека и слуги, сопровождавшего их…
Молодая жена Керека (пока у него была всего одна жена, но он надеялся в тех местах, куда едет Властимир, приобрести вторую) долго и со слезами прощалась со своим господином у порога его шатра, вынеся полугодовалого сына на последний погляд. Видя с седла, как прощается Керек с женой, Властимир все более убеждался в том, что Шаркань поступил с ним честно — он не стал бы посылать сына убить его, когда у того маленький ребенок и такая юная нежная жена. Ведь Шаркань знает, как могуч резанец и что с ним не так-то просто справиться. Князь вспомнил свою сестру и ее сына Игоря, а потом, неожиданно, Веденею. Он представил ее с сыном на руках — с его сыном — и с трудом смог опять сосредоточиться на настоящем: она далеко, а ему дорога на юг, дальше и дальше от той милой сердцу деревни на берегу озера Ласково.
Они не спеша поехали через стан. Мимо них под охраной двух воинов провели Буяна с гуслями за спиной. Гусляр только мельком бросил взгляд на проезжавших, словно и не узнал князя. Тот почувствовал обиду — ему расхотелось сказать Буяну что-нибудь на прощание. Певец скрылся под пологом шатра самого Шарканя. И вскоре оттуда донесся его голос — Буян опять пел для вождя и его приближенных. Песня была та же самая — видимо, она нравилась кочевым мадьярам, ведь в ней пелось про лошадей. Властимир, понимая, что теперь долго не услышит голоса гусляра, поневоле прислушивался к песне. В ней появились новые слова, которых вчера не было:
Должен же меня ты хоть раз понять —
я же друг твой, в конце-то концов!
Или ты меня захотел сменять
на тех двух молодых жеребцов?
Властимир невольно оглянулся. Позади него ехали двое его новых попутчиков, и два молодых жеребца, дар Шарканя, шли за ним, нагруженные припасами. Керек и слуга, чьего имени Властимир так и не узнал, ехали молча, даже понурившись, словно поняли слова песни и отнесли их на свой счет…
Новые попутчики оказались людьми малоразговорчивыми. Слуга, возможно, и хотел поговорить, но его сдерживало присутствие Керека, который ехал подле князя, погруженный в свои думы. Он был почти на полголовы выше Власти-мира и немного шире в плечах, хотя резанский князь был совсем не малого роста.
Они ехали строго на юг. Летняя степь начала выгорать — трава сделалась жесткой и пожелтела, исчезли цветы, и только кузнечики и полевые сверчки по-прежнему трещали без умолку да саранча брызгала во все стороны из-под копыт. Один раз взлетела тяжелая дрофа — раньше, чем Властимир сообразил, что это, Керек метким выстрелом из лука подстрелил птицу, а слуга положил ее в дорожный мешок.
Степь тянулась во все стороны ровная и гладкая. Мир делился на две половины — внизу зеленое с желтизной море травы, а сверху синее с белыми облаками море небесное. Теплый ветерок волнами катал травы и обвевал лица всадников. Если бы не он, было бы слишком жарко и душно. За несколько дней путешествия по степи Властимир так и не смог привыкнуть к ней. Ему хотелось скинуть легкий плащ-корзно, подставить тело солнцу — загорелая кожа уже не боялась горячих касаний Ярила, но степняки не снимали одежды, не стал этого делать и князь. Оставалось только терпеть и ждать прохладного вечера.
Проехав верст двадцать, путники остановились на берегу узкой степной речушки, обросшей кустами тальника. Здесь изжарили и съели подстреленную дрофу. Властимиру показалось странным, что они расположились на отдых так, чтобы их можно было увидеть издалека. Он осторожно оглядывался по сторонам, и один раз ему показалось, что кто-то движется за ними на большом расстоянии. Но отсюда увидеть было невозможно — может, это люди, а может, и табу-нок сайгаков или тарпанов. Он от души порадовался, когда они перед закатом остановились на ночевку на опушке небольшой рощицы, словно перенесенной сюда с севера, с берегов Оки или Трубеня, где стоит деревня Ласкова.
Пустив лошадей пастись по сочной, не тронутой степным безжалостным солнцем траве, Властимир, оставив Керека и слугу заниматься костром, углубился в лес. Толстые стволы привычно обрадовали его. Выросший в лесном краю, князь любил простор, но беспредельная ширь чужой степи угнетала его. Этот островок леса, возможно, говорил о том, что степи скоро придет конец и снова пойдут леса. Деревья в роще были знакомые, только выше и стройнее, чем на родине.
