Потряхивая ушами, лань приблизилась к Буяну и взглянула на него ласково и любопытно. Гусляр увидел ее, и князь услышал, как голос его дрогнул. Буян наверняка заметил, что, кроме нее, другой подходящей дичи здесь нет, но убивать такую красоту было жаль.
Властимир вспомнил охоту на диких лошадей в Муромских лесах и крапчатого жеребца, погоня за которым едва не стоила ему жизни. Лук его был давно нацелен, но при воспоминании о том случае рука его дрогнула, и стрела, назначенная в грудь лани, в сердце, поднялась чуть выше и попала ей в плечо.
Она вскрикнула. Гусляр вскочил. Песня смолкла, и чары пропали. Очнувшиеся звери бросились врассыпную, а раненая лань неловко повернулась и скачками помчалась в чащу.
Когда песня стихла, оборванная свистом стрелы, с глаз князя словно спала повязка. Кровь на светлой шкуре зверя пробудила в нем охотника. Забросив лук за спину, он выхватил из-за голенища нож и побежал по кровавому следу лани — у капли крови были хорошо видны на траве.
Он стремительно пронесся мимо Буяна, и гусляр побежал следом.
Крутой подъем по склону оврага подорвал силы раненого животного. Взобравшись наверх, охотники пробежали с сотню шагов и наткнулись на лань.
Она лежала вытянувшись, и трава пропиталась ее кровью. Обломанная во время бегства стрела торчала из плеча, и кровь бежала тонкой струйкой. Когда Властимир склонился над ланью с ножом, чтобы перерезать ей горло, она с усилием подняла голову и взглянула на него влажными фиолетовыми глазами, в которых дрожали совсем человечьи слезы.
Князю приходилось добивать раненых животных. Он добивал даже людей во время отражения хазарских набегов. Его рука не дрогнула, когда он оттягивал за уши голову лани, но в тот самый миг, когда нож уже готов был прорезать кожу, над ним неожиданно раздался ворчливый хриплый голос:
— Остановись, несчастный!
Он вскочил, удивленный.
К ним приближалась старуха — ветхая, сгорбленная, закутанная в летнюю жару в старые шкуры, с пуховым платом на голове. Темная юбка волочилась по траве. Из-под плата выбивались седые длинные волосы. Старуха обеими руками опиралась на суковатую палку с рогом оленя на конце. Ее морщинистое лицо, совсем черное от времени, искажала гримаса гнева. Маленькие блестящие глазки недобро сверкали, поджатые провалившиеся губы дрожали. Лань с усилием вскинула голову и посмотрела на старуху с радостью и надеждой.
Та вышла к охотникам и пристукнула палкой о землю.
— Остановись! — повторила она, хотя Властимир и так стоял не шевелясь. — Как смели вы охотиться в этих лесах и проливать кровь моих зверей без моего ведома?
— А это твой лес, что ли, бабушка? — спросил Буян.
— Мой! А чей же еще? Приходят, дичину бьют, покоя мне не дают. Ни почтения, ни позволения, ни благословения не спрашивают.
— А кто ты такая, чтоб у тебя позволения просить поохотиться? — обрел голос Властимир.
— Сам должен знать, коль в лесу случалось бывать, — сверкнули глаза старухи, и она добавила, глядя на остолбеневшего от ее намека князя: — Вы мой закон нарушили, кровь пролили без позволения в заповедном лесу. Должны вы свой грех искупить.
Властимир опомнился и отвесил старухе поклон. Так говорить с ним могла только сама Зевана-охотница, явившаяся ему в этом непривычном облике.
— Ты прости нам этот грех, — стал оправдываться он. — Оголодали мы. Занесло нас сюда путем невольным. Если зверя твоего ранили…
— Не зверь это! — старуха снова пристукнула палкой. — Дочка это моя!
Властимир глянул в глаза лани, что не сводила их со старухи с самого начала.
— Что ж нам делать? — спросил он, убирая нож обратно.
— Коли вы и правда не для забавы охотились, то прошу быть моими гостями. Там вас хлеб-соль ждет. А заодно мне расскажете, кто вы и откуда и по какому делу путь держите. Ты за лошадьми сходи, — велела она Буяну, — а ты, стрелок, возьми ее. Сама-то она не дойдет!
Подивившись на то, как старуха быстро все устроила и вызнала про лошадей, Буян сбегал к оврагу. Властимир же осторожно под пристальным взором старухи поднял лань, что вся затрепетала при его прикосновении. Дождавшись Буяна, старуха повела их по лесу.
Она вскоре углубилась в такую чащу, что Буяну приходилось стараться, чтобы пройти там вместе с лошадьми. Князь следовал за старухой, таща на руках оказавшуюся слишком тяжелой лань, и с каждым шагом все больше убеждался в том, что он не ошибся и это не простая старуха. Она шла по густому лесу так легко, что оставалось только удивляться — ни листок не дрогнет, ни травинка не качнется, ни птица не вскрикнет.
Путь пролегал по старому бурелому. Рухнувшие деревья и сучья наполовину ушли в землю, заросли мхом. Приходилось ставить ногу осторожно. Нести лань на руках было неудобно, а забросить ее на плечо, как переносят убитую дичь, чтобы облегчить себе дорогу, он не мог, лань не сводила с него тревожных глаз. Кровь из раны уже перестала течь, но левый бок зверя, нога и рука князя были сильно перепачканы красным. Лань слабела на глазах.
Они прошли версты три или чуть больше, когда чаща внезапно раздалась, открыв маленькую полянку в окружении стоящих плотной стеной вековых дубов. Их густые кроны смыкались, закрывая небо. Слева круто вниз обрывались склоны заросшего ежевикой и крапивой оврага, в котором тихо звенел ручей. Поляну пересекала тропинка, ведущая к лепящейся к кустам бузины и калины низкой ветхой избушке под соломенной крышей, поросшей травой. Несколько ворон и сорок, сидевших на крыше, взлетели при появлении людей. Из-под ног поспешили к оврагу змеи.
Не останавливаясь, старуха прошла к дому, кивнув на лужайку:
— Лошадей здесь ставь!
Буян кивнул, проводил князя взглядом и принялся расседлывать своего Воронка.
Властимир же вслед за старухой вошел в избушку, едва не задевая головой низкие трухлявые притолоки. В избе было темновато и невероятно захламленно. Четверть тесной клетушки, которая словно уменьшилась с появлением высокого плечистого резанца, занимала сложенная из камней печь с лежанкой на ней, грубо обмазанная серой глиной. Против двери были устроены полати. Вдоль стен тянулись расшатанные лавки, у мутного окошка, единственного, освещавшего дом, стоял стол. Под потолком, на балках, висели пучки сушеных трав и гирлянды из венков. Всюду, где можно и нельзя, валялись утварь, тряпье, клочья шкур и мусор.
Старуха, кое-как поворачиваясь в тесноте и темноте избушки, вывалила на пол у печи ворох сена, постелив сверху чистое рядно.
— Сюда клади! — распорядилась она.
Властимир, стоявший на пороге со своей ношей на руках, осторожно положил лань. Она вытянулась и закатила глаза, словно умирающая.
Старуха стала выдергивать по былинке из каждого пучка трав. В воздухе поплыл знакомый по избушке Веденеи запах.
— Чего встал? — ворчливо прикрикнула она на Властимира. — Воды неси!
