— Ну а ты чего?
— Так ведь он отец мне! — воскликнул Буян. — Не мог я отца отвергнуть, за ним пошел до конца… Или ты ничего не слыхал о том?
— Как же, — степенно кивнул Чистомысл, оглаживая бороду. — Знавал я Вадима. И ты сын ему? Не поверил бы!.. Я, помню, еще советовал ему не лезть на рожон, а он, вишь, не сдержался! Где он теперь?
Буян опустил голову:
— Погиб в последнем бою. После того нас уж только гнали и били. Мало кто ушел.
— А ты спасся?
Буян зарделся и потупился, поймав внимательный понимающий взгляд Чистомысла.
— На сеновале у одной вдовы три дня прятался, — тихо ответил он.
Волхв, ухмыльнувшись, тронул его руку:
— Видать, за красоту…
Багровый румянец, заливший нежные, как у девушки, щеки Буяна, подтвердил его догадку. Гусляр отвернулся к стене, но тут же повернулся опять, услышав голос хозяина:
— Дай-ка, осмотрю тебя.
Волхв провел руками над плечами гусляра, взяв в ладони, подержал голову, слегка сдавил руки. Лицо его осветилось обнадеживающей улыбкой, и Буян спросил:
— Я здоров?
— А как ты сам-то чувствуешь себя?
— Здоров, только…
Буян рванулся было откинуть медвежью шкуру и, привстав, свесить ноги с лавки, но рука не слушалась. Он попробовал еще и с ужасом обнаружил, что не только поднять руку — и пальцем шевельнуть ему не по силам. Он мог двигать только головой, но и то в шее что-то болело при каждом движении. В страхе он попытался вновь приподняться, но не чуял ни кусочка своего тела. Оно было словно чужое.
Чистомысл молча смотрел на него и, когда Буян обратил в его сторону испуганный взор, спросил участливо:
— Что, не получается?
— Не могу, — выдохнул Буян. — Руки как не мои, ног не чую… Что мне делать теперь?
Голос его сорвался, он зажмурился, выдавливая из-под длинных ресниц слезы. В его годы вот так остаться калекой без дома и семьи, на руках у чужих людей вечным нахлебником! Лучше б уж зарубили тогда варяги! На что он спасал жизнь? Чтобы только мучиться?
Чистомысл тайно проник в мечущиеся, как звери в кольце огня, мысли гусляра. Слаб человек, малый недуг его пугает, любое препятствие страшит, а того не знает он, что в нем самом сил не считано. Если решится выпустить их на волю, горы свернет. Да только слаб человек, всего боится.
Он протянул руку и ласково погладил Буяна по голове. Тот открыл глаза. Влажные ресницы его казались еще длиннее.
— Ничего, — тихо и уверенно, словно отец сыну, молвил Чистомысл, — это все пройдет. Ты мне доверился, когда в ворота постучал, и я тебя не обманул — погоня твоя в болотах заплутала, кто твоей погибели взалкал, сам смерть нашел. Так доверься мне еще раз.
— Ты меня вылечишь?
— Вылечу. И сам научу раны исцелять. И еще многому и многому смогу обучить, коли радивым учеником окажешься.
— Я что хочешь сделаю, тебя вместо отца стану почитать, только помоги поскорее, — взмолился Буян. — Нельзя мне таким жить, не для чего!
— Смысл во всякой жизни найти можно, — строго сказал волхв. — Но тебе я помогу… Вот только сын мой вернется.
— Что-то давно его нет, — откликнулась от печи женщина. Все это время она хлопотала по хозяйству, не вмешиваясь в разговор мужчин. — Я уж все сготовила…
Чистомысл прикрыл глаза, нахмурился, сжимая кулаки на коленях.
— Идет он, — сказал негромко. — У ворот уж… Встречай, мать! Что-то быстро вернулся, как бы пустой не пришел!
Тут стукнула воротина, что была сделана с наклоном, чтобы сама, своей тяжестью, захлопывалась за входящим. Хозяйка оторвалась от печи, выпрямилась, но не успела и шага сделать, как отворилась дверь и вошел отрок лет двенадцати с корзиной, в которой был обмотанный тряпицей кувшин с заткнутым горлышком.
Отрок был в холщовой рубахе и штанах, но на ногах, чему немало удивился Буян, были у него сапожки, сшитые по его мерке, и явно не дома, а купленные на торгу. На плечах мальчика висел короткий, тоже под его рост, лук с колчаном стрел и козий плащ. Льняные волосы слегка топорщились от быстрой ходьбы, а серые глаза на усталом лице горели тем же светом, что и у отца.
Войдя, отрок кивнул отцу, поклонился матери и поставил корзину на лавку у входа. Ловким движением сбросив с плеча лук и колчан, он по-мужски скупо мотнул головой назад:
— Я там дичину принес, мать…
Женщина все поняла, перехватив взгляд Чистомысла, и быстро вышла.
Когда дверь отгородила ее от мужчин, волхв спросил сына:
— Есть, Мечислав?
Отрок поправил пояс и подошел ближе:
— Пуст ушел, не дуст вернулся.
— Где нашел?
— Не там, где ты сказывал. Подалее, у самого Светлого озера. Кабы не птицы, век бы не сыскал.
— А та ли?
— Проверено.
— Ну, давай, достань!
Буян забыл про свою хворь, с интересом слушал их разговор. Он еще не мог догадаться, что искал в камышах у озера отрок.
А тот вернулся к корзине, достал из нее кувшин, бережно прижимая к себе, поднес отцу. Чистомысл стал разматывать тряпицу, освобождая кувшин. Мечислав же принес чару.
Когда тряпица была снята, Буян подивился, что круглые бока кувшина запотели, словно его только что вынесли из погреба на яркий полдень. Даже отсюда чувствовался холод.
Когда Чистомысл откупорил горлышко, оттуда поднялся облачком пар, а края покрылись инеем. Мечислав подставил чару, и волхв наклонил над нею кувшин.
Буян глядел с любопытством и волнением. Он никак не мог взять в толк — чего можно было набрать столь холодного в кувшин в такую теплынь. Воображение рисовало кровь убитого отроком Мечиславом чудовища, тягучую и темную, как хмельные меды на пирах в родном Новгороде, но в чару тонкой струйкой полилась… с виду обычная вода.
В избе наступила тишина — затихла даже девочка в зыб-ке. Слышно было только, как журчит вода. Мечислав поджал губу — видно, кусал холод руки, но чару держал отрок ровно, глаз не сводя с воды.
Наполнив чару до краев, Чистомысл бережно поставил кувшин на пол и, взяв чару из рук сына — тот сразу принялся дуть на покрасневшие пальцы, — протянул ее Буяну с приговором:
Ты возьми испей, добрый молодец,
Ты Буян-гусляр да Вадимович!
Ты испей воды всю до донышка,
Всю до донышка с первой капельки.
Уж как в цвет-воде сил не мерено,
Жизней в ней — что листьев на дереве.
Тайна цвет-воды не разгадана,
Где течет она — тайна тайная.
Где исток ее — нам не ведомо
И где устье — про то не сказано.
