Стрела когда‑то действительно решила все дело — тогда молодой витязь проиграл девушке в стрельбе и с досады вызвал ее на поединок до пощады. Выиграй он тогда — ничего этого бы не было. И сейчас он, уже пустив стрелу, понял, что меткость снова подвела его.
Белое оперение стрелы мелькнуло в воздухе — и конь под поляницей вдруг взвизгнул и на скаку подпрыгнул, поддав задними ногами. Стрела почти до половины вонзилась в круп. Не ожидавшая этого всадница вылетела из седла и кубарем покатилась по земле.
Дунай осадил жеребца. Падая, женщина выронила меч и теперь тянулась за ним, стиснув зубы. Очевидно, она обо что‑то сильно ударилась при падении, потому что побелевшее лицо ее было перекошено от боли и каждое движение давалось ей с трудом. Но она смогла пересилить себя и выпрямиться, готовая дать отпор.
Дунай спешился и пошел к жене, поигрывая мечом.
— Давай раз и навсегда покончим с этим, — сказал он, задыхаясь от желания разорвать ее на части и раскидать тело воронам. — Или я умру, или погибнешь ты, но вместе нам не быть после того, что ты сделала!
Женщина с трудом шагнула навстречу. По белому лицу ее пошли алые пятна.
— Погоди, — выдохнула она. — Нельзя так сразу… Дай мне объясниться — ты должен знать…
Но Дунай был сейчас слеп и глух.
— Я и так все знаю — ты убила девушку, которую я любил. У нас с тобой любви не было, и я ничего тебе не должен.
— Погоди! Я… — крикнула поляница.
И в этот момент Дунай атаковал. Зарычав сквозь стиснутые зубы, он набросился на женщину, как дикий зверь. Она еле успела подставить меч — иначе первый же удар рассек бы ее пополам.
— Остановись! — кричала она. — Выслушай меня!
— Не пр–рощу! — рычал Дунай.
Месть затуманила ему голову, хотелось увидеть смерть Миланы, вспороть ее бесплодное чрево, вырвать лживый язык, выколоть глаза… О, что бы он сделал с него! Она убила его — теперь он должен отплатить ей тем же.
Он не видел, как бледнела его жена. По закушенной губе ее бежали струйки крови. Она шаталась так, что только безумец, в которого превратился Дунай, не замечал этого.
В самый последний миг она сделала еще одну попытку спастись. Рванулась в сторону, уворачиваясь от меча, но Дунай развернулся вслед за нею — и лезвие вошло в бок женщине.
Она с криком упала, зарывшись лицом в траву. Дунай вырос над нею, намереваясь добить, но поляница повернулась к нему и выкрикнула:
— Я непраздна!
Меч опустился, до половины уйдя в землю. Остолбеневший витязь замер над распростертой на земле женщиной. Потом ноги его подломились, и он упал на колени.
— Лжешь, — выдохнул он.
Смертная бледность заливала лицо поляницы, глаза заволакивал туман. Она дернулась, приподнимаясь.
— Ухожу я, — прошептали синеющие губы. — Не до хитростей мне… Ты меня мало замечал, все о княжне тосковал. Забывшись ночью, меня ее именем окликал… А я все видела, все понимала. И не я виновна, а ты, что семя твое во мне посеяно. Каб не оно, я б сама не кинулась нагонять вас — живите… Отца же уводить у дитяти — последнее дело.
Дунай встряхнул ее за плечи:
— Что ж раньше молчала‑то?
— Скажешь разве, когда она, разлучница, ум твой застила… —- Женщина прикрыла глаза. — Все… Прощай!
— Нет! — вдруг закричал витязь, хватая жену за руки. — Нет, это ложь! Скажи, что неправда! Скажи…
Он рывком приподнял умирающую, развернул к себе — но голова ее запрокинулась, она обмякла на его руках, и, сколько ни звал, сколько ни тряс, ответа от нее он не добился.
Долго просидел Дунай над телом жены. Ветерок шевелил растрепавшиеся косы поляницы, гладил ее успокоившееся лицо. В душе витязя волной поднимался гнев — а ведь могла и солгать, чтобы напоследок заставить мучиться. И нет в ней младенца…
Медленно, осторожно, словно боясь спугнуть кого- то, Дунай потянул из сапога нож, развернул поудобнее тело и, стиснув зубы, стараясь не смотреть, сделал надрез…
* * *
Досказывал он историю уже поздно вечером, когда все трое сидели около костра. Невдалеке хрустели травой стреноженные лошади, потрескивали ветки в огне, дремал поодаль на сухом дереве нахохлившийся Гамаюн, а Дунай, остановившимися глазами глядя на пламя, рассказывал:
— Как увидел я, что не солгала она, не знаю, что со мной сталось… Рассудок потерял — сам себя жизни хотел лишить. Ты подумай — невинного младенца загубил!.. Что со мной было — не припомню… Только вдруг меня кто‑то тронул за плечо. Я глаза поднял — старичок прохожий. Откуда — он взялся — до сих пор ума не приложу. Глянул -я у жены все цело, только шрам на боку… Старик мне и сказал — схорони, мол, жену в земле, в пещере, а сам в путь поспешай… Если до Купальной светлой ночи живой воды достанешь да к ней принесешь — оживет она и дитя ее… Я и поехал. А прочее вы знаете.
Он замолчал, уткнувшись лицом в колени.
Даждь некоторое время раздумывал, а потом осторожно тронул витязя за плечо.
— У меня дело похожее, — сказал он. — Едем вместе!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Следы всадников не успели остыть, когда нежить- гонец мягко опустилась на камни над развороченной пещерой Ехидны. Не складывая крыльев, она огляделась по сторонам. Чуткое обоняние улавливало запах людей и лошадей, но они уже покинули это место. Тот человек тоже был здесь, и не один.
Нежить обреченно вздохнула и обернулась — сзади уже подъезжали всадники. Несколько десятков наемников — настоящая нежить никогда не сядет на лошадь — ехали сомкнутым строем, а вперед вырвались еще двое — молодой мужчина в темном доспехе и красивая стройная женщина в мужском наряде с рассыпавшимися по плечам медно–блестящими волосами.
Кощей и Яблоня издалека заметили место приземления нежити и торопили коней.
— Она правильно вывела, — кричала на скаку женщина. — Ехидна должна жить где‑то здесь! Это ее любимые места — горы и река рядом! Скоро ты получишь своего Даждя!
На всякий случай часть всадников обогнали повелителя, первыми выезжая к реке. Когда Кощей и Яблоня осадили коней на склоне, несколько слуг уже спустились к воде.
— Мой повелитель! — крикнул один из них. — Здесь только что были люди!
— Ну и что? — откликнулся Кощей.
— Но их следы ведут оттуда. — Воин указал на склон горы.
Вдруг лицо его перекосилось от удивления и ужаса.
— О боги! — прошептал он и опрометью бросился куда‑то в сторону. Остальные поспешили за ним.
Кощею сверху, с крутого обрыва, была видна только россыпь камней. Сердито ворча, что ему достались непонятливые слуги, которые, как дети, бросились на что‑то смотреть, и никто не удосужился объяснить своему повелителю, что к чему, он осторожно стал съезжать вниз. Непривычная к подобным спускам — лошадь оседала на задние ноги и упиралась. Яблоня поступила умнее — она спешилась и свела своего скакуна вниз в поводу, вскочив в седло лишь на террасе.
