Она замолчала и отстранилась, словно сама испугалась своих слов. Велес не мог поверить. Он только смотрел на немолодую рыжеволосую женщину, с трудом воспринимая происходящее.
— Я отрекся от Дивы, — наконец выговорил он. — Она мне говорила… почти то же самое, что я сказал тебе… Я помнил о тебе эти годы, но… Что я наделал!
Велес откинулся назад, закрывая глаза. Лицо исказила судорога боли, и Жива мигом оказалась рядом.
— Болит? — участливо спросила она, касаясь плеча под повязкой.
— Прости, — только и смог выдавить Велес.
Шли дни — время не стояло, словно торопясь поскорее отодвинуть последние события в прошлое. Вскоре после возвращения Дивы выпал снег и пришла зима. А потом покинул замок Перун — Сварожичу нагадали, что его противник еще жив, и он отправился его искать.
Поиск ничего не дал — следов Велеса обнаружить не удалось. Вернувшись через четыре дня злой на весь свет, витязь ушел в себя. Он бродил по замку мрачнее тучи и не хотел никого видеть. Он рассорился даже с Ящером, и зверь нарочито не обращал внимания на бывшего друга, целыми днями то летая в одиночестве над занесенными снегом долинами, то отсиживаясь на крепостной стене и греясь в лучах зимнего солнца. Приближались самые короткие дни — время перелома года.
Обычно в эту пору готовятся проводить прошлое и встретить будущее. По легендам, в эти дни, когда здесь, на севере, люди еще не селились, случилось несчастье — солнце погасло вообще. Одни считали, что это сделали злые духи, другие — что всему виной были грехи предков. Те, кто знали правду, погибли в то время, а уцелевшие придумывали сотни историй, одна другой страшнее и чуднее. Но все сходились в одном — только чудо тогда спасло мир от полного уничтожения. Оно изменило жизнь всей планеты, и с тех пор самые короткие дни в году считались днями перелома — днями, когда меняется сама жизнь.
Вступая в новое время, обычно все радовались, но сегодня в замке Сварга царила необычная тишина. Лишь простые люди привычно отмечали праздник — прочим было не до веселья. Леди Дива до сих пор сидела под замком, и ее супруг не собирался прощать жену-изменницу. Его близкие не смели перечить Перуну, с тревогой ожидая, чем это кончится.
Все же праздники прошли. Родился новый мир, молодой и сильный. В первые дни после праздников ударили морозы.
Натягивая на голову плащ и пригибаясь под пронизывающим северным ветром, Жива торопилась в Девичью башню. Последнее время она редко делила трапезу с остальными родичами, предпочитая одиночество, а с тех пор как вернулась Дива, сестра Перуна вообще уединилась.
Два или три дня она не покидала своих покоев и запретила даже холопкам приходить к ней. Лишь на праздники она нарушила уединение — может быть, потому, что патриарха Сварга навестили соседи, желая просватать его дочь. Но Жива не стала слушать послов, и они уехали ни с чем. Жива оставалась незамужней.
На сей раз Перун ее понял, решив, что сестра убивается по погибшему Велесу.
Меньше всего на свете дочь Сварга сейчас думала о женихе — пусть и сыне соседа. Прижимая к груди горшок с настоем, она спешила к Велесу. Все праздничные дни он провел почти один — Жива забегала сменить ему повязку, прибраться и накормить больного: отойти надолго мешали гости. Проводив их, Жива неожиданно поняла, что готова прожить жизнь одна — лишь бы не выходить замуж за другого. А он, единственный, был рядом.
Над ее головой жестко, как схваченные морозом листья, зашуршали перья. Остановившись как вкопанная, Жива обернулась. На улице уже стемнело, свет давали только горящие окна и пляшущие на ветру факелы, но она все равно разглядела сидящую на гребне крепостной стены огромную, чуть ли не в рост человека, лохматую птицу. Перья ее стояли дыбом от ветра. Жива остолбенела — голова, шея и плечи птицы были человеческими. От холода обнаженная кожа покраснела. Птица закрывала шею поднятыми крыльями, выглядывая из-за них то одним, то другим глазом.
Несколько мгновений женщина молчала, переводя взгляд с когтистых лап и крыльев на лицо полуптицы и обратно, а потом тихо спросила, видя, что существо не нападает, а только с любопытством разглядывает ее:
— Кто ты — человек или птица?
Гость поежился, открывая разрумянившееся на морозе лицо вечно молодого мужчины с веселым блеском светлых глаз.
— Ни то ни другое, — чуть хрипловатым голосом заявил он. — Я Гамаюн, сын Сирин. А ты кто? Перуну не родня ли?
— Сестра, — согласилась Жива. — Живой зовут.
— Моя мать — враг Перуна, — открыл Гамаюн.
Жива обернулась назад, на главную башню, откуда только что ушла. По дороге она столкнулась с Перуном, но тот даже не посмотрел в сторону сестры.
— Он уже несколько дней ничего от ненависти не видит, — сказала Жива. — Если ты знаешься с его врагами, лучше улетай, пока не поздно. Если он найдет здесь тебя…
— Убьет, — пожал плечами Гамаюн. — Мы виделись только что!
Жива ахнула.
— Тогда тебе повезло. — Она подошла ближе. — Эти дни к нему лучше не подходить. Он со всеми перессорился — даже с Ящером. Во всем мире только Даждь мог бы его остановить, но Даждя нет!
Гамаюн наклонился так низко, что его глаза оказались на одном уровне с лицом женщины. Он с таинственным видом обнял ее крылом за плечо, не давая отойти.
— Если ты мне поверишь, — загадочно шепнул он, — то я тебе такое скажу!..
Глаза полуптицы поблескивали во тьме. Жива разглядела в них боль и страх и кивнула:
— Говори!
— Я весть о Дажде принес. Помощь ему нужна! Жива ахнула, чувствуя, как подкашиваются ноги.
Вспомнилось забытое когда-то дорогое лицо, ее первая, еще полудетская любовь и боль потери, от которой ее избавил Велес. Вспомнились ее тревоги и зависть, когда она, одинокая, каждый день видела Марену и Даждя — сначала счастливых, а потом постепенно становящихся друг другу чужими. Даждь в те годы часто заходил к ней, подолгу сидел молча, но чувствовалось, что в тихих покоях Живы он старался избавиться от гложущей его боли. Жива одна понимала, что всему виной Марена, и она догадалась, что была права, когда имя сестрицы-соперницы прозвучало из уст гонца.
— Прости, я не могу говорить о ней, — потупился Гамаюн. — Я должен найти помощь поскорее, иначе она его убьет. Но здесь никто не будет меня слушать…
Он осекся, потому что Жива решительно взяла его за лапу.
— Я, кажется, смогу найти помощь, — сказала она, — Но только надо, чтобы никто не догадался, что это сделала я. Подожди здесь до ночи, когда погасят огни и все уснут. Тогда я приду на это самое место… Ты будешь ждать?
Гамаюн выпрямился, оглядывая замок. Он не верил, что помочь ему может хрупкая женщина с испуганными глазами, так похожая на Перуна. Но она крепко держала его за лапу, и Гамаюн, отбросив колебания, посмотрел на нее.
— Я буду ждать, Жива, дочь Сварга, — сказал он.
