– Отдали приемным родителям?
От шока его глаза превратились в узкие щелки, и он почти выкрикнул:
– Ты отдала нашего ребенка в чужую семью? Но почему?
Рассказав всю историю, Лизетт, испытывая страшную муку, отвернулась, не зная, как он воспримет эту трагедию.
– Я все время думаю о ней, – прибавила она. – Ее увезли в Америку.
Даниэль еще крепче сжал ее в объятиях и голосом, дрожащим от глубочайшей печали, сказал:
– Любовь моя! Если бы я только знал! Если бы я знал, где ты! Где тебя найти! Тогда бы тебе не пришлось пройти эти муки ада, и наше дитя было бы сейчас с нами!
– Прости меня, Даниэль, – взмолилась она.
Он прикоснулся щекой к ее лицу.
– Это не твоя вина. Я знаю, ты никогда бы не допустила этого. Если бы я был рядом с тобой, ничего бы не случилось.
Они бросились друг другу в объятия, пытаясь найти утешение. Его вновь охватил порыв нежности и любви, заставивший ее вскрикнуть от радости.
…Даниэль проводил Лизетт до ее отеля. В столь ранний час в просторном вестибюле гостиницы почти никого не было. Они стояли, глядя друг другу в глаза.
– Я буду тебя ждать, – проговорил он.
Лизетт кивнула. Оба понимали, что решение принято. Потом они поцеловались на прощанье, и Даниэль вернулся к экипажу, который ждал его у входа в гостиницу. Отсюда он сразу отправился на вокзал.
Лизетт взяла у портье ключ и, поднявшись на лифте, вернулась в свой номер. Кровать осталась нетронутой. Лизетт, подойдя к окну, смотрела, как город постепенно просыпается, и улицы заполняются людьми.
Все решено. Правда, Даниэль очень расстроен, что она отказалась сразу ехать с ним в Англию. Она даже не знала точно, когда приедет к нему.
«Неужели ты не понимаешь, что я боюсь снова потерять тебя?» – внушал он Лизетт.
«Ты не потеряешь меня, – сказала она, приложив палец к его губам, стараясь его успокоить. – Пойми, у меня есть обязательства, которые я должна выполнить до отъезда из Лиона. Во-первых, мне надо уволиться с работы, а на это уйдет месяц, во-вторых, скоро выступление хора, у меня сольная партия, а через полтора месяца я играю главную роль в новом спектакле нашего любительского театра. Я не могу подводить людей».
Обхватив руками его грустное лицо, она добавила:
«А потом приеду к тебе, но знай – я не собираюсь бить баклуши и в Англии».
«Что ты имеешь в виду?»
«Я хочу работать. Например, я могу вести твою бухгалтерию или, если ты купишь мне эту новомодную пишущую машинку, которую недавно изобрели, могу печатать разные тексты, сценарии. В общем, готова делать все, что требует твоя работа».
Больше он не предлагал ей сниматься в его фильмах, зная, что она не хочет этого, по крайней мере, пока.
«Для тебя найдется достаточно дел и без этого», – пообещал он.
Он хотел только одного – чтобы Лизетт всегда была рядом.
Отойдя от окна, Лизетт сняла платье и отправилась в ванную, а потом начала упаковывать вещи. Несмотря на то, что они с Мишелем собирались уезжать из Парижа только на следующий день, Лизетт сочла, что при сложившихся обстоятельствах было бы нечестно и некрасиво задерживаться здесь еще на день.
В половине девятого за ней зашел Мишель, чтобы вместе пойти на завтрак, и был крайне удивлен, увидев ее собранный багаж.
– Что это значит? – спросил он. – Разве мы сегодня уезжаем?
– Я уезжаю, Мишель, – спокойно ответила она.
Он побледнел от бешенства.
– Догадываюсь, в чем дело. Это тот хлыщ? Да? Причина в нём?
– Да, Мишель. Должна признаться, что он всегда стоял между нами – еще до того, как я в последний раз увидела его. Через пару месяцев, когда закончу все дела, я уезжаю к нему в Англию.
– Вы не можете так поступить! Это значит, что вы отказываетесь от всего, к чему так стремились, вернувшись в Лион.
– Я знаю только одно: Даниэль – мое единственное счастье.
…Мишель возвратился в Лион вместе с Лизетт, но его отношение к ней стало заметно прохладнее. В вагоне они почти не разговаривали. Вернувшись домой, он проводил ее до мансарды и, сухо кивнув на прощанье, быстро ушел, не проронив ни слова. Лизетт понимала, что он никогда не простит ее.
В конце марта Лизетт закончила все дела, выполнив свои обязательства перед друзьями и сослуживцами. Люмьеры с их неизменной широтой и щедростью устроили в ее честь прощальную вечеринку, остальные друзья тоже отметили ее отъезд. На прощанье Лизетт получила кучу подарков. К ее удивлению, за два дня до отъезда появился Мишель с букетом цветов.
– Хочу пожелать вам удачи, Лизетт.
– Искренне тронута вашим вниманием, – радостно сказала она, принимая букет. – Это означает, что мы остаемся друзьями?
– Да. Но это означает и то, что я готов ждать, если Англия окажется неподходящим для вас местом.
Лизетт покачала головой.
– Если я и вернусь, то ненадолго.
Мишель улыбнулся.
– Посмотрим. Время покажет. Au revoir, Лизетт!
В последний день Лизетт подошла к воротам дома в Белькуре и долго смотрела через решетку.
– Я вернусь, когда ты будешь моим, – прошептала она. – Ты навсегда останешься моим единственным родным домом, где бы я ни была.
Лизетт не хотела, чтобы ее провожали, она не выносила вокзальных прощаний. Кроме того, была еще одна причина, почему ей не хотелось никого видеть. Дело в том, что она не сразу направлялась в Англию, как все думали. Вначале она взяла билет до-маленького городка близ монастыря, где у нее родилась дочь. Идею посетить женскую обитель ей подал Даниэль. Он был убежден, что они должны попытаться выяснить, где находится их ребенок. Сначала он сам хотел позвонить в монастырь, но Лизетт сочла, что будет правильнее, если она съездит туда одна.
Когда Лизетт прикоснулась к ручке монастырской двери и дважды постучала, на нее нахлынули воспоминания – радостные и печальные. Дверь открыла незнакомая монахиня.
– Что вам угодно, мадемуазель? – спросила она.
– Мне надо увидеть аббатису.
– С какой целью?
– По личному делу.
Монашка сощурила глаза.
– Она сейчас занята, и лучше ей не мешать. Я не могла бы помочь вам?
– Нет, благодарю вас. Я подожду.
Монахиня пропустила ее внутрь. Увидев проходящую по коридору сестру Дельфину, Лизетт с облегчением вздохнула и окликнула ее. Пожилая женщина, подойдя ближе, сразу же узнала Лизетт.
– А, Лизетт! Как поживаешь, дитя мое?
