– Я же сказала, что не знаю, насколько там задержусь, – уклончиво ответила она.
Про себя Даниэль решил, что в любой момент он может забрать ее из Лиона.
Солнечным апрельским днем на вокзале Виктория Стейшн Даниэль обнял и крепко поцеловал жену в губы.
Она не ответила на его поцелуй, будто мысленно была уже далеко – в своем лионском доме. Когда поезд тронулся, она даже не помахала ему рукой, а Даниэль еще долго стоял на перроне, пока поезд не исчез из вида. Казалось, будто она вычеркнула его из своей жизни. Глубоко потрясенный, Даниэль вернулся к стоянке автомобиля. На следующее утро, приехав в Белькур, Лизетт с коробкой семян, собранных прошлой осенью в ее лондонской оранжерее, отправилась в сад, чтобы посадить их. Она и сама была подобна растению, которое пытается вновь прижиться на родной почве. Она всегда любила люпины за их многоцветье – от розового до темно-синего и фиолетового, несмотря на пренебрежительное отношение к ним своего английского садовника. Лизетт объясняла это тем, что люпины обычно сажали у небогатых деревенских домов, поэтому они не пользовались популярностью у садовников, которых интересовали более изысканные растения.
В детстве у Лизетт в Белькуре была своя небольшая клумба, где она под руководством бабушки выращивала анютины глазки и другие мелкие пестрые цветы. Эта клумба была миниатюрным садом для ее кукол. Вооружившись лопатой, лейкой и циновкой, на которую можно было встать коленями во время посадки цветов, она выбрала самое солнечное место и горстями набросала туда люпиновых семян, предвкушая, как они будут цвести на будущий год. Лизетт подсознательно чувствовала, что весной, когда расцветут ее любимые люпины и другие цветы, она будет еще в Лионе.
Справившись со своей задачей, она заметила сорняки, выросшие после прошлого визита лионского садовника. Быстро выполола их и оглядела всю клумбу, не осталось ли на ней еще сорняков.
Лизетт, разумеется, имела общие представления о цветах, она часто обсуждала эту тему со своим лондонским садовником, как, впрочем, и с его французским коллегой, но постоянная занятость не оставляла ей времени заниматься садом самой. Сейчас ситуация изменилась.
Когда садовник пришел в следующий раз, он был неприятно удивлен, что место в саду, которое он наметил для других растений, уже занято люпинами.
– Если люпины приживутся, – сказал он, – они расползутся по всему саду, мадам, и избавиться от них будет дьявольски трудно.
– Хорошо-хорошо, мы подумаем, что с ними делать, когда они зацветут на будущий год, – примирительно сказала она.
Каждый день Лизетт что-то делала в саду. С наступлением июня она ежедневно обрывала отцветшие цветки с розовых кустов. Вечером с лейкой в руках проверяла, не высохла ли земля после жаркого дня, и с детской радостью представляла лицо садовника при виде клумб, очищенных от сорняков. Он частенько жаловался прислуге, что мадам оставляет ему возможность только косить лужайку.
Работа в саду оказывала на Лизетт благотворное действие – во всех отношениях. Когда она копала, сажала, поливала или стригла растения, то забывала обо всем на свете, испытывая что-то вроде эйфории. Она словно отключалась от всего, что раньше бередило ее душу. Через некоторое время даже начала общаться с людьми, но только с самыми близкими и старыми друзьями. Мадам Люмьер с облегчением отмечала, что у Лизетт уже нет того жуткого погасшего взгляда, которым она смотрела на мир после приезда в Лион.
Лизетт не сразу возобновила свою литературную работу. Она бралась за перо только раз в неделю, когда надо было написать очередное дежурное письмо Даниэлю. Он уже давно перестал спрашивать ее о возвращении домой. Обходя эту тему, она лишь писала, что еще не готова к отъезду.
Лизетт тревожило теперешнее положение во Франции, над которой нависла угроза войны. Она жадно прочитывала все газеты. Слухи о войне бередили общество. Кайзера в прессе изображали в виде монстра и людоеда, грозящего Европе войной. Ни для кого не было секретом, что германская армия в последнее время выросла до гигантских размеров. В Лионе, как и во всей Франции, была объявлена тотальная мобилизация резервистов. Проходя по улице, Лизетт видела марширующих людей в военной форме, среди которых было много совсем еще молодых людей, почти мальчиков.
Лизетт пока не думала возвращаться в Англию, словно корни, которыми она глубоко вросла во французскую землю, крепко держали ее здесь. Она понимала, что очень огорчила Даниэля, не приехав на открытие его нового большого кинотеатра, но верила, что все прошло хорошо. Старый лионский дом стал для нее пристанищем, с которым она не могла расстаться. Прошел еще месяц, а от Даниэля не было ни одного письма.
Однажды утром почтальон принес письмо от Джоанны, которое совершенно ошеломило Лизетт и полностью нарушило ее душевный покой. Она не была готова к тому, что ей пришлось прочесть. Джоанна писала: «Тебе необходимо как можно скорее вернуться домой. В последнее время Даниэля постоянно видят в обществе привлекательной женщины примерно его возраста. Говорят, она даже поселилась в его доме! И кто посмеет его упрекнуть, когда ты месяцами не появляешься дома и не подаешь никаких признаков, что хочешь вернуться к мужу? Неужели между вами все кончено? Если нет, тогда не медли ни одной минуты, Лизетт! Если ты еще любишь его, немедленно возвращайся в Англию, пока не поздно!»
Письмо выпало из рук. Лизетт была оглушена известием. Джоанна никогда бы не написала такое письмо, если бы не знала, что у Даниэля появилась другая женщина. Лизетт и раньше спрашивала себя, не изменяет ли ей Даниэль – при всей его любви к ней – во время своих многочисленных разъездов? И всегда отметала такие мысли, совершенно уверенная в нем, хотя прекрасно понимала, что многие хорошенькие актрисы любой ценой стремились сниматься в его фильмах. Она не могла не признать, что Даниэль с годами стал еще мужественнее и привлекательнее. И вот теперь нашлась опытная интересная женщина, которая сумела проникнуть в его жизнь. А может быть, и в его сердце?
Услышав тяжелый страдальческий вздох, Лизетт вдруг догадалась, что он вырвался из ее груди. Она вспомнила, что Джоанна когда-то давно советовала ей не привыкать, не «прирастать» к лионскому дому, чтобы он не стал для нее важнее всего на свете. Тогда Лизетт посмеялась над словами подруги, не прислушалась к ее доброму совету, как это было и в случае с Филиппом. И вот теперь на карту поставлен ее брак с Даниэлем. Нет! Этого нельзя допустить! Она готова продать дом! Это ее прошлое. А ее настоящее и будущее связаны только с Даниэлем! Если она сумеет спасти его!
Ни минуты не медля, Лизетт вскочила со стула и позвонила в колокольчик. Служанка явилась тотчас же.
– Я возвращаюсь в Англию! Сегодня же! Сейчас!
– Что прикажете упаковать, мадам?
– Ничего. Приготовьте только мое дорожное платье из серого шелка!
Неужели это случилось только сегодня утром? Казалось, прошла целая вечность, и она уже опоздала. Та женщина, возможно, уже заняла ее место, она сама освободила его – своим долгим отсутствием. Такие мысли бродили в ее голове, когда, сев на экспресс из Лиона в Париж и сделав пересадку до Кале, Лизетт пересекла Ла-Манш.
