— Я очень опытная преподавательница, — изо всех сил стараясь, чтобы это прозвучало как можно более равнодушно, ответила она. — И дня вашей дочери вы вряд ли найдете лучшего учителя.
Тяжело дыша, он снова уселся в кресло.
— Если заключенный болен, — выдавил он с неохотой, — вы будете об этом извещены и сможете передать ему необходимые лекарства. Большего я сделать не в состоянии.
Мариэтта видела, что большего ей, действительно, вряд ли удастся добиться от этого человека.
— Завтра вечером после закрытия магазина приведите вашу дочь ко мне. Тогда и скажете мне, когда я смогу прийти к нему в камеру и переночевать там.
После того как Зено ушел, Мариэтта обессилено опустила голову и, сжав ладонями виски, застыла в оцепенении. Этот разговор измотал ее, и она даже не помнила, сколько так просидела. Боже! Она снова увидит Доменико! Это представлялось настолько невероятным, что Мариэтта даже боялась и думать об этом.
Дочери капитана Зено Лукреции исполнилось четырнадцать лет, это была очень красивая девочка с иссиня-черными волосами и огромными карими глазами, точь-в-точь такими, как у ее отца. Голос ее, совершенно не ведавший даже попыток культивирования, внушал надежду. Свое мнение Мариэтта без утайки изложила капитану.
— Лукреции понадобится достаточно много занятий, кроме того, ей необходимо будет упражняться и самостоятельно. Я готова даже взять ее к себе в магазин помощницей продавца — это даст мне возможность заниматься с ней, как только будет появляться свободное время.
И отец, и дочь с восторгом приняли это предложение Мариэтты. У Лукреции будет своя комната, и несколько часов она будет работать в магазине.
— Благодарю вас, синьора, — сказал капитан Зено, вкладывая в ладонь Мариэтты сложенную записку, когда они вместе с дочерью собирались уходить. Развернув листок, Мариэтта увидела, что на нем стояла дата и время, а также указание быть в маске. В следующий вторник в десять часов вечера ей предстояло быть у тюрьмы.
Мариэтта тут же сообщила об этом Себастьяно.
— Вы добились того, чего никому бы ни за что не суметь, — было видно, что Себастьяно искренне рад за нее. — Не забудьте передать Доменико, что его друзья не покинули его и продолжают то, что когда-то он начинал.
— Обязательно.
— Я провожу вас до тюрьмы во вторник и встречу утром на следующий день.
— В этом нет надобности, — ответила она, хотя ей была очень, приятна эта его забота.
— Ничего, ничего, это самое малое, что я для вас могу сделать, Мариэтта. Для вас и Доменико.
Стояла бархатная звездная ночь, когда Себастьяно сопроводил Мариэтту к тюрьме. Дождавшись, пока ее впустят, он отправился домой.
Капитан Зено уже ждал Мариэтту. После того как они обменялись приветствиями, он повел ее вверх по крутой и плохо освещенной каменной лестнице.
— Мой муж попал сюда уже при вас, капитан? — поинтересовалась Мариэтта, поднимаясь по ступеням.
— Да, я здесь несу службу уже несколько лет. Именно я вызвал ему тюремного врача, когда он прихворнул. Никак не позволяю крысам съедать его рацион. Предатель голодать не должен, иначе умрет и все тут. А с меня потом учинят спрос за это.
Ее ужаснула мысль о том, в каких же нечеловеческих условиях находился Доменико все эти жуткие месяцы, и тут же ее охватила злость на капитана за его слова, и Мариэтта внезапно остановилась.
— Никогда больше, слышите, никогда не называйте моего мужа предателем! Я этого терпеть не стану!
Помолчав, он довольно жестко посмотрел на нее.
— Знаете, а ведь мне ничего не стоит и изменить свое решение о том, чтобы допустить вас к нему.
— Так же, как и мне в отношении занятий и дальнейшей судьбы вашей дочери, — тут же отпарировала она.
Помолчав секунду или две, он внезапно улыбнулся, и улыбка эта была даже с оттенком уважительности.
— А язычок-то у вас острый, не дай Бог. Ну ладно, у меня тоже. Но я вам обещаю, что придержу его в следующий раз.
Он зашагал по ступеням, а Мариэтта, догнав его, заглянула ему в лицо.
— Вы говорили, что у него только рацион здесь. А что, разве мой муж не получает ничего из того, что я ему передаю?
— Здесь никаких и ни для кого привилегий нет. Я даже вот что вам скажу — вообще-то, охрана все себе забирает, но поскольку Торризи перевели повыше, то ему кое-что достается. Даже почти все.
— Почти все?
— Да, вино, видите ли, иногда исчезает.
Она поняла, что он имеет в виду.
— В будущем я всегда буду одну бутылку передавать для стражи, а другую тому, кому она предназначена.
— Похвальная предусмотрительность.
Они проходили через какую-то путаницу коридоров, минуя небольшие квадратные помещения, где сидевшие стражники играли в карты, либо заканчивали свой ужин. На нее смотрели во все глаза. Каждый раз, когда они с капитаном проходили вблизи зарешеченных проемов, погруженных в темноту, оттуда доносился храп их обитателей, было слышно, как кто-то вскрикивал и подбегал к решетке, желая убедиться, не к нему ли это пришли. Раздавались проклятия, призывы о помощи. Как только в темноте сидевшие в камерах заключенные почувствовали аромат ее духов, они на мгновение смолкли, словно по команде, а затем в один голос дружно взревели, потом ее ухо уловило сдавленные рыдания. Сердце Мариэтты готово было сочувствовать всем им, независимо от того, за что они сюда попали. Смертный приговор был бы еще, наверное, проявлением милосердия по сравнению с пребыванием в этом земном аду.
— А сейчас у моего мужа осталось хоть что-нибудь от той мебели или какие-нибудь книги из того, что я присылала ему, когда он находился еще во Дворце дожей? — поинтересовалась она, заметив, что большинство камер не имели вообще никакой мебели, разве что исписанные деревянные панели стен — знаки пребывания здесь сотен их обитателей, да соломенные тюфяки на каменных кубах, служивших кроватями, ну, может быть, иногда ветхий стол или какой-нибудь шаткий стул.
— Нет, не осталось. Но доктор настоял, что заключенный такого происхождения, как Торризи, должен иметь все, что необходимо ему для чтения, а также пуховую перину и простыни. Кроме того, ему оставлена его одежда. Я бы не сказал, что ваш муж — тяжелый заключенный. Он спокойный, тихий, он не утратил самоуважения, нет такого дня, чтобы он не обратился к страже с просьбой дать ему бритву. Нет, он мало похож на остальных, да и политических здесь, как правило, не бывает. — Они подошли к одной из дверей, такой же из бесконечной серии запертых и незапертых, которые им встречались на протяжении их пути сюда. Капитан еще раз потянулся к ключу, висевшему у него в связке на поясе. — Вот мы и пришли. Когда вы зайдете в камеру, я вас опять запру. Здесь только один вход в эту секцию, и никто сюда не войдет. Завтра утром ровно в шесть я приду за вами, так что вы уж там как-нибудь до того попрощайтесь и будьте готовы тут же уйти, как только я появлюсь.
