Позже, когда с их встречи миновало уже несколько дней, Мариэтту стало донимать почти маниакальное отвращение к тем условиям, в которых пребывал Доменико. Она совершенно потеряла аппетит и сон, не могла и работать. Теперь ее ученица Лукреция получала наставления от продавщицы, несколько раз Мариэтта была вынуждена перенести и их вокальные занятия, но потом, призвав на помощь чувство долга, Мариэтта возобновила занятия с девушкой. Елизавета, словно чувствуя, что мысли Мариэтты не о ней, а где-то далеко-далеко, стала капризной, неуступчивой, усугубляя и без того достаточно напряженное эмоциональное состояние Мариэтты. И Адрианна, и Элена страшно за нее тревожились, что-то советовали, пытались в чем-то ее убедить, но проку от этого было мало. Казалось, Мариэтта изо всех сил стремится, страдая сама, разделить участь Доменико. Спустя некоторое время, поднявшись однажды утром с постели, она вдруг почувствовала уже знакомую тошноту и, поняв, что с ней происходит, она словно расправила плечи, почувствовала, что ее теперешнее состояние — источник затеплившейся надежды. В этот день, впервые после долгих дней, ее коллеги и подруги почувствовали, что признаки улучшения душевного состояния налицо. Теперь Мариэтта уже не сомневалась, что беременна, и это переполняло ее душу счастьем. Теперь можно было сообщить об этом Доменико, и ответ, вскоре полученный от него, говорил о том, что он разделяет ее радость.
Сестры — монахини Сильвия и Джаккомина однажды сразу же после сиесты привели Бьянку в гости к Элене и с разочарованием убедились, что хозяйки нет дома. Не желая возвращаться в Оспедале, раз уж они имели разрешение провести несколько часов вне стен школы, они решили, не теряя времени даром, навестить Адрианну. Бьянке милостиво дозволялось самой, без них, отправиться в расположенный в двух шагах магазинчик масок в поисках Мариэтты. Продавщица привела девушку прямо в конторку. Мариетта, оторвав взгляд от гроссбуха, приветливо улыбнулась Бьянке, тотчас же закрыла толстую объемистую тетрадь и поставила перо в держатель.
— Я не помешала тебе? — смутилась Бьянка. Она стала выше ростом и вообще превратилась в стройную миловидную девушку с очень красивой фигурой.
— Вовсе нет. Присядь. Я просто не ожидала увидеть тебя так скоро, и это очень приятная неожиданность для меня.
Бьянка объяснила ей, что предшествовало их появлению здесь.
— Синьор Челано был во дворце и приглашал нас остаться отведать угощений, но сестры решили по-другому. Он очень интересуется моей игрой на флейте и всегда спрашивает, как продвигается моя учеба. Я ему рассказала, что скоро вместе с оркестром поеду в Падую выступать.
— Вот как? Прекрасно, мне тоже приходилось бывать там несколько раз и петь. Очень интересный, старинный город.
— Да, синьор Челано рассказывал мне о нем, — она мечтательно улыбнулась, поигрывая медальоном Оспедале, висевшим на серебряной цепочке у нее на шее. — Он бы мне и больше рассказал, если бы мы только остались. Какой это милый человек! — Бьянка, тихо вздохнув, облокотилась на спинку стула. — Элене не о чем печалиться, имея такого красивого мужа и живя в этом сказочном дворце.
Мариэтта, ничего не отвечая, пристально смотрела на нее. Неужели эта девочка могла столь романтически воспринимать Филиппо? Значит, воспринимала, поскольку будучи девушкой из Оспедале, восемнадцати лет от роду, вполне могла польститься на него, услышав пару комплиментов, позволить очаровать себя улыбками этого зрелого мужа. Хотя, как стало известно Мариэтте, Бьянка явно чуралась мужчин, как, например, на последнем вечере в Оспедале, когда явно смущенная проявлением симпатии со стороны нескольких молодых людей, девушка постоянно краснела и не поднимала глаз.
— Не следует никогда придавать такое неоправданное значение внешности человека, — осторожно предостерегла ее Мариэтта. Да, к этой девушке надо иметь тонкий подход, так просто к ней не подступишься.
— Я понимаю, — ответила Бьянка, полагая, что говорит правду. — Я никогда не слышала от Элены ни одного плохого слова о нем.
— Не сомневаюсь, что это так, — без особой убежденности согласилась Мариэтта. Элена только ей да Адрианне решалась открыть душу. Этот странный разговор разбудил в Мариэтте чувство ответственности за свою крестницу, хотя девушка была ненамного младше ее. Может, уже наступило то время, когда Бьянка должна была вот-вот выпорхнуть из стерильного мира школы в этот мир? — Я вот думаю, может, тебе захотелось бы немного поработать в нашем магазинчике масок? Мне потребуется еще одна продавщица и очень хотелось бы, чтобы ты была здесь вместе с нами, да и Елизавета будет рада тебе.
Услышав это, Бьянка радостно улыбнулась и от удовольствия даже чуть склонила голову на бок.
— Ой, Мариэтта, дорогая! Я ведь всегда об этом мечтала, надеясь, когда вырасту, стать в твоей семье твоей младшей сестрой. Но все оказалось по-другому. — Ее голос упал. — Мое будущее связано с Оспедале. После того как я останусь еще года на три-четыре в оркестре, меня оставят в Оспедале преподавать музыку.
Мариэтта прекрасно понимала, чем станут для этого юного живого создания унылые однообразные дни в Оспедале.
— А тебе самой этого хочется?
Бьянка стыдливо опустила ресницы.
— Да нет, не совсем, но вряд ли мне есть из чего выбирать. Все равно человек, которого я люблю, женат на другой.
Эта новость привела Мариэтту в настоящее смятение. Значит, ее опасения находили свое подтверждение.
— Уж не Филиппо Челано ли это?
Бьянка дернула головой. В этом жесте угадывалось даже что-то вызывающее.
— Я знаю, что ты не очень жалуешь его, из-за вендетты, но как ты можешь о нем судить? Ты ведь ни разу в жизни не говорила с ним и не знаешь, как он гордится этим ужасным шрамом. И потом, он иногда так похож на ребенка, когда бывает со мной. Уверена, что я понимаю его лучше, чем кто-то другой, и он это знает, чувствует это, только вот стесняется мне об этом сказать. — Бьянка взволнованно сцепила пальцы. — Но тебе не о чем волноваться. Ни он, ни Элена никогда не узнают, как я его люблю. Я и тебе об этом сказала лишь потому, что ты моя крестная и имеешь право знать, почему я собираюсь остаться в Оспедале.
— Ох, дорогая ты моя Бьянка, — Мариэтта почувствовала облегчение. Ничего, придет время, и эти детские огорчения исчезнут сами по себе. В Венеции, слава Богу, полным полно молодых людей, которые захаживают время от времени на вечера в Оспедале. — То, что ты сейчас мне рассказала, останется между нами. И это очень хорошо, что об этом никто больше не знает. Но если ты вдруг переменишь мнение и пожелаешь оказаться здесь, тебе стоит лишь сказать мне об этом. А если даже произойдет чудо и Доменико выпустят, это все равно ничего не изменит, потому что у нас с ним еще с незапамятных времен есть уговор, что ты когда-нибудь будешь жить с нами.
— Как же ты, наверное, тоскуешь по нему, — вырвалось у Бьянки. В ее голосе звучало неподдельное сочувствие.
— Я все время думаю о нем. Однажды он будет на свободе, и лишь для этого я и живу на свете.
