— Нет! Не надо! Прочтите лучше про себя, — принялась настаивать она.
Он искоса взглянул на нее. Что же так могло разволновать эту девушку, почти ребенка, птичку, на которую им уже были расставлены силки!
— Вам нечего бояться, что я с вами флиртую. Большинство женщин только этого и ждут.
— Я ничего неискреннего не люблю, — твердо заявила Бьянка.
«Вот оно как», — чуть не присвистнул про себя Филиппо.
— Хорошо, я учту на будущее, — с готовностью пообещал он. — А сейчас вы не станете возражать, если я спою эту песню? Я знаю ее.
Как же отличались слова песен от этой нудной прозаической серости будней!
— Я тогда уж лучше подыграю вам на клавесине, ведь я владею и этим инструментом.
— Вы подыграете мне?
Он, легонько схватив ее за руку, потащил за собой по мраморному полу зала, словно это был покрытый льдом какой-нибудь из многочисленных каналов города, на другой конец зала, где стоял клавесин. Она невольно рассмеялась, и он тоже стал смеяться вместе с ней, и, если бы он не удержал ее, то Бьянка непременно бы растянулась на этом зеркально-гладком мраморе пола. Филиппа пристально рассматривал очертания ее рта, но Бьянка, — увернувшись, тут же уселась за клавесин. Филиппо услужливо поставил перед ней ноты, и она под собственный аккомпанемент запела, а он подтянул ей. Ей понравилось, как он поет. Пение этого дуэта привлекло сюда сестру Джаккомину, которая в явном недоумении прошествовала сюда из библиотеки — впрочем, именно этого и следовало ожидать. При виде этой картины, монахиня умильно улыбнулась и стала внимательно слушать.
— Вот уж не ожидала, что попаду на концерт в такое время дня, синьор Челано, — принялась она мягко журить Филиппо, когда песня закончилась. — Слов нет, поете вы прекрасно, но все же не следовало бы отвлекать Бьянку от ее занятий на флейте. Я ведь специально отослала ее сюда, чтобы она немного порепетировала.
Филиппо отвесил монахине церемонный поклон.
— Прошу прощения, сестра. Это было упущением с моей стороны. Но, надеюсь, что и вы, и синьора Бьянка простите меня.
Источавший мед голос Филиппо возымел действие. Монахиня приняла его извинения. Выходя из зала, он еще раз посмотрел Бьянке прямо в глаза. Ей показалось, что взгляд его сказал ей те же слова, которые только что прозвучали в песне, которую они вместе с ним пели, и оставшуюся часть дня она провела, словно в блаженном полусне. Конечно, Филиппо любил Элену, но и к ней питал самые нежные чувства. Она видела в Филиппо и в себе самой двух благоразумных, порядочных людей, сознательно стремившихся уйти от цепких лап искушения. Одновременно Бьянка ощутила, насколько же тяжелой может быть ноша самоотречения и самопожертвования.
Элена уже не испытывала былой непринужденности в отношениях с Мариэттой. Вторая беременность ее подруги усугубила и без того доставлявшее ей невыразимые муки чувство вины за то, что она не сумела предотвратить беды, постигшей Доменико, почти ничего не оставив от когда-то тесных уз дружбы, создававшихся годами. Косвенным образом это столь же негативно подействовало и на ее отношения с Адрианной, поскольку визиты в дом Савони обычно напрямую связывались со встречами с Мариэттой, проживавшей в стенах этого дома. Элену стала страшить их озабоченность по поводу ее столь длительного отсутствия, которое до этого ей удавалось благополучно прикрывать якобы большой занятостью в последнее время, и все приводимые ею доводы казались ей вполне убедительными. Однако держать эту глухую линию обороны становилось с каждым днем все труднее, поскольку размышления об их предполагаемой реакции на ее поведение зачастую отнимали у нее гораздо больше сил, чем то самое общение, которого она так старательно избегала. Но, в общем и целом, эти две женщины, питомцы Оспедале, как и она сама, по-прежнему были и оставались для Элены самыми близкими на свете людьми, и вопросы их бытия и благополучия и по сей день волновали ее, да и чувство Элены по отношению в ним не менялось ни на йоту. Но пока Доменико находится в тюрьме, они с Мариэттой не смогут общаться, как прежде, — так казалось Элене.
Мучимая угрызениями совести, Элена презирала себя за то, что так и не сумела собрать веских доказательств, которые могла бы использовать на суде защита Доменико. Ничто не могло разуверить ее в том, что если бы она в свое время воспользовалась бы своей хитростью или просто бы прислушивалась повнимательнее, о чем за запертыми дверями часами бубнили ее муж и его братья, она, несомненно, добыла бы неопровержимые доказательства существования заговора против Торризи, вынашиваемого в стенах дворца Челано. Чувство вины за допущенную неудачу, никогда не покидавшее ее, стало с новой силой мучить ее тогда, когда она задавала себе вопрос о том, как ей жить с собой дальше, возникавший в ее голове каждый раз, стоило ей лишь вспомнить о том, что Мариэтта, находившаяся уже на пятом месяце беременности, уже скоро должна произвести на свет второго ребенка, а горячо любимый ею мужчина, ее муж, без всякой вины мучается в тюремной камере.
Снова и снова мысли Элены вертелись вокруг одного и того же вопроса: что еще было в ее силах предпринять, чтобы исход не был столь трагичным и в чем именно проявилось ее неумение, повлекшее за собой события столь трагичные. Какой несчастной чувствовала она себя, когда прикладывала ухо к стене, в надежде услышать что-то важное, как старательно, да еще к тому же коря себя, она обыскивала стол и ящики Филиппо, ворошила его бумаги, надеясь натолкнуться на что-то, что могло бы послужить свидетельством заговора против Торризи, вынашиваемого этим конклавом! «А все ли я сделала, чтобы найти эти доказательства?» — в тысячный раз спрашивала себя Элена. Ответа на этот вопрос она не знала. Как же она могла быть спокойной, если ощущение совиновности тяжким камнем висело у нее на душе?
— Сестра Джаккомина и Бьянка снова придут сегодня после обеда во дворец, — объявила Элена, когда они с Мариэттой сидели за чашкой горячего шоколада, которым потчевала их хозяйка дома.
— Как у них продвигается работа с каталогом? — поинтересовалась Адрианна.
— Продвигается понемногу. Скоро уже должны закончить, — улыбнулась Элена. — Если сестра Джаккомина не утонет в этом море книг! Она даже иногда путается, что уже занесено, а что нет. Но Филиппо ей это прощает, да и я всегда с нетерпением жду их прихода. Когда Бьянка начинает упражняться на своей флейте, мне иногда кажется, что где-то во дворце живет птичка, которая восхитительно поет.
— Да, с тех пор, как ты ее стала учить еще маленькую на свирели, она успела многого достигнуть, — ностальгически-задумчиво заметила Мариэтта. — Если бы ты тогда ее не подтолкнула к этому, она просто запуталась бы в этой бескрайней музыкальной стране под названием Оспедале.
— Это все ты, Мариэтта. Ты помогала ей гораздо больше, чем я.
Адрианна предпочла сменить тему, и Мариэтта, глядя на Элену, заметила, что в целом ее доброе отношение к ним не изменилось, хотя никак не могла уразуметь, что же держит Элену в таком странном, непонятном напряжении, когда она приходит к ним. Из-за этого Адрианна, например, уже даже не знала, стоит ли ей появляться в палаццо Челано, к тому же Элена, похоже, стала приглашать ее теперь туда намного реже, нежели раньше. И дело все не в тревоге за Бьянку, в этом Мариэтта не сомневалась, Элена выложила бы им тут же.
