Пьетро и остальные сенаторы поклонились, когда дож проходил перед ними, смотря прямо перед собой, не поворачивая головы. Дойдя до своих личных апартаментов, он снял с головы позолоченный корно и подал его своему слуге.
— Это больше не понадобится никогда.
Пьетро, выйдя из дворца, задержался, подставив лицо утреннему солнцу, и понял, что сейчас в последний раз спустится по этим ступенькам, чтобы никогда больше по ним не подняться. За все тысячу триста лет, прошедшие со времен ее основания, Венеция еще ни разу не оказывалась под сапогом победителя. Великая морская держава прошлого, чьи несметные богатства были предметом вечной зависти соседей, разрушила сама себя до основания своим гедонизмом и расточительством, все более и более скатываясь к упадку и превращаясь в декадентскую олигархию, которая теперь лопнула и сорвалась вниз, как перезрелый плод с ветки. Оставалось лишь ждать французов, которые, подобно рою, налетят на нее. Славная, не сравнимая ни с чем эра подошла к концу.
Французы быстро оккупировали город. Барнаботти, годами и десятилетиями затаившие недовольство и даже злобу на правящую знать, что, впрочем, отнюдь не мешало им паразитировать на их великодушии, встречали оккупантов, как братьев. Большинство же венецианцев познали горькое и унизительное чувство стыда от сознания того, что их Безмятежнейшая сдается на милость французов без единого выстрела. Многие собирались группами и готовы были взяться за оружие вместе с теми, кто имел доступ в Арсенал, но очень скоро убедились, что уже поздно что-либо предпринимать.
А Мариэтте предстояло познакомиться с несколько иными покупателями, валом повалившими в ее лавку. Французские офицеры напропалую флиртовали с ней, приглашали на ужин, в театр и куда угодно, традиционные развлечения еще продолжались в осажденном городе, но она всем неизменно отвечала отказом. Они дюжинами покупали маски, чтобы тут же отослать их своим женам и возлюбленным домой. Эти люди вызывали у Мариэтты глубокую неприязнь, в них она видела разрушителей всего того, на чем зиждилась Венеция. Их дикие, необузданные манеры поражали славившихся своей утонченностью венецианцев. Они могли привязывать своих лошадей к колоннам Дворца дожей, а в самой колоннаде громоздились бесчисленные тюки сена и кучами лежал конский помет. На площади Сан-Марко было посажено Дерево Свободы — вовсю шла подготовка к Троицыну дню. Ярко-красный фригийский колпак — символ Французской революции и нового режима Франции гордо увенчивал это дерево. Золотая Книга, где перечислялись все знатные фамилии, уже была уничтожена, поскольку представитель военного командования Бонапарта в Венеции с молниеносной быстротой выполнял его приказы. Некоторые из великолепных произведений живописи, скульптуры, рукописи и другие бесценные сокровища по официальному распоряжению военных властей спешно готовили для погрузки на суда и отправке во Францию.
Единственную добрую весть сообщила ей Лукреция, забежавшая к ней в лавку.
— Синьора Торризи! Я только что своими ушами слышала! Все политические заключенные вот-вот будут выпущены на свободу военным комендантом города!
Мариэтта в этот момент обслуживала покупателя. Едва услышав это, не считая, швырнула ему большую горсть монет в качестве сдачи и в чем была, выбежала из лавки, без шляпы и с маской в руке. Она пыталась нанять гондолу, но все они, казалось, были оккупированы, как и весь город, весело гогочущими французскими военными.
Она побежала через мост Риальто, по пути бросив маску. Люди оборачивались и провожали ее недоуменными взглядами — красивая женщина с развевавшимися на ветру роскошными темно-рыжими волосами стремглав неслась по набережным, ничего и никого не видя перед собой. Когда ей не удалось найти гонодолу и у Рива дель Карбон, она, отчаявшись, побежала по переулку, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, прислоняясь к стенам. В конце концов, она добежала до площади Сан-Марко, с Пьяцетты прошла через главный вход во Дворец дожей и затем направилась на самый верх, туда, где располагались двери камер. Там было уже много народу, и она, довольно немилосердно расталкивая всех, сумела пробраться сквозь толпу, когда несколько человек с бледными лицами, радостно улыбаясь и приветственно махая руками, выходили из застенков. Она сразу же догадалась, что это были те, кого недавно обвинили во франкофилии, и здесь же стали происходить восторженные объятия, поцелуи, сопровождавшиеся похвалами в адрес новой власти.
Она подумала, что Доменико вышел отсюда в числе самых первых, и они разминулись. Тут ей попался на глаза капитан Зено, она громко стала звать его.
— Капитан Зено! Подождите, прошу вас!
Услышав ее, он повернулся и, сделав несколько шагов к ней, сокрушенно покачал головой.
— Не надо было вам сюда приходить, синьора!
— Куда отправился Доменико? Он что, сел в гондолу?
— Я не могу передать вам, как я расстроен, но комендант города не позволил освободить его.
— Почему?! — Голос ее сорвался на крик.
— Он, видите ли, презирает предателей. Поскольку ваш муж попал сюда не потому, что предпринимал какие-то действия, могущие пойти на пользу Франции, он утверждает, что Доменико должен оставаться в тюрьме.
Мариэтта почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног, и стала падать — капитан Зено подхватил ее.
Организованные французами празднества на Троицын день состоялись в Венеции и сопровождались торжественной процессией, во главе которой двигались французские войска. В составе колонны шли венецианские дети с цветами, поющие, и танцующие, было очень много представителей Барнаботти с маленькими трехцветными флажками — новым флагом Франции. Вокруг Дерева Свободы танцевали, к ним присоединился и бывший дож, снявший свои традиционные одежды и запросто кружившийся вместе с толпой, будто рядовой венецианец. Но это очень походило на пир во время чумы — подавляющее большинство венецианцев были в ужасе от того, что происходит. Они стали свидетелями одного из самых трагичных дней в истории Венецианской республики. Всем казалось, что это сон, что завтра они откроют глаза, и их город будет снова жить привычной жизнью, и никаких французов не будет.
Но все это было далеко от действительности. В Венецию пожаловал сам генерал Бонапарт. Он стоял в окружении группы офицеров, низкорослый, коренастый, одетый в форму, и созерцал золото и мозаику фасада Базилики, затем медленно повернулся и стал созерцать пышность церемонии, происходившей на площади.
— Это самая изысканная гостиная в Европе! — в восхищении заявил он.
Венецианцы, пока еще не пережившие главного события, которое должно было окончательно развеять их иллюзии и окончательно убедить их в том, что они оказались под сапогом победителя, стали, наконец, его свидетелями — с Базилики снимали квадригу позолоченных бронзовых коней, возвышавшуюся на ее фасаде с середины двенадцатого столетия. Когда их погрузили на большие повозки и отвезли в порт, чтобы на кораблях отправить во Францию, у всех возникло чувство, что их родной город обезглавлен.
