Гастон считал, что нет никакой необходимости оставаться в этой конюшне.
— А городские ворота далеко отсюда?
— В миле или двух. Но когда мы сможем добраться до них, неизвестно. Это зависит от того, как долго продлится обстрел. Если он стихнет, мы сможем быстро добраться до цели.
Габриэль в досаде стукнула кулачком по соломенной подстилке.
— Я не могу сидеть здесь, когда мне надо быть рядом с Николя! Ведь он где-то совсем близко отсюда. Так близко и так далеко… Меня успокаивает только то, что в этом сражении, где грохочут пушки, кавалерия вряд ли будет принимать участие.
Гастон не стал говорить ей о том, что это будет зависеть от многих обстоятельств. Например, от того, укрепятся ли британцы на подступах к городу. Следующий снаряд разорвался совсем рядом с конюшней, так что стены ее задрожали, а Габриэль прижалась к Гастону. Лошади испуганно заржали и начали бить копытами землю. Некоторое время Гастон и Габриэль сидели молча, прислушиваясь к грохоту артиллерийского обстрела. Одни снаряды ложились дальше, другие совсем близко от того места, где они укрывались. Внезапно Гастон насторожился.
— Французская пушка, которая стреляла совсем близко от нас, прекратила вести огонь, — и, вскочив на ноги, он устремился к двери, чтобы выглянуть наружу. То, что он там увидел, заставило его опрометью броситься назад и схватить лошадей под уздцы. — Быстро! Наши отступают, нам надо отходить с ними!
У Габриэль не было времени на споры и возражения, и она покорно села на коня Гастона, хотя это было мощное норовистое животное. Гастон галопом поскакал к городу, Габриэль старалась не отстать от него, вскоре они оказались среди отступавших соотечественников — солдат, офицеров, разъезжавших верхом и отдававших отрывистые команды, а также фур и артиллерийских подвод. Вокруг продолжали рваться снаряды, гремели взрывы, падали люди. На глазах Габриэль несколько солдат упали, как подкошенные, когда пушечное ядро прорезало колонну, сметая и давя все на своем пути. Несчастные издавали душераздирающие вопли, бились в судорогах, к ним на выручку поспешили их товарищи и оттащили раненых в сторону, у многих из них были раздроблены конечности. Разрывы картечи тоже наносили ужасные раны. Тех, кто падал, сраженный осколком или прямым попаданием, товарищи относили в сторону. Несмотря на царящую кругом суету и сумятицу, это было вовсе не паническое бегство, а организованное отступление, что стало совершенно очевидным, когда вторая линия защитников подошла на ближние рубежи вместе с пушками на лафетах и заняла их, развернув орудия и начав вновь прицельный огонь по противнику. Воины же, оставлявшие эти позиции, погрузили на фуры раненых и двинулись к крепости.
Пустив усталых лошадей медленным шагом, Габриэль и Гастон продолжили свой путь в город, расположенный на каменистом холме. Некоторое время они вынуждены были стоять на обочине дороги, пропуская мимо колонну пехотинцев, направлявшуюся к месту боя. Гастон сразу же сообразил, что где-то уже дерутся врукопашную, и эти солдаты спешат туда. Когда оба путешественника подъехали к широко открытым воротам крепости, часовой приказал им попридержать коней и посторониться.
— С дороги! Кавалерия вдет!
Габриэль сразу же привстала в стременах, взволнованная, с замирающим сердцем в груди, а Гастон тем временем взял ее лошадь под уздцы и отвел на обочину дороги. Раздался грохот копыт, и из ворот вылетел на полном скаку эскадрон конных егерей численностью в двести пятьдесят человек, одетых в яркие мундиры, с саблями наголо. Клинки сабель и лошадиная сбруя весело поблескивали на солнце. На конных егерях были кивера, как у гусар, с красно-зеленым плюмажем, покачивающимся на скаку, а также ментики с меховой опушкой, наброшенные на левое плечо, стянутые на груди ремнем и развевающиеся сзади. Это было поразительное, великолепное зрелище, чепраки из леопардовых шкур придавали ему какой-то особый, экзотический колорит. Лица кавалеристов хранили выражение сосредоточенности и восторга от сознания того, что они мчатся прямо в жаркую сечу; глаза мужчин блестели, скулы были сведены от напряжения. Габриэль, которая смотрела на проносящихся мимо егерей, широко открыв глаза, внезапно увидела Николя.
— Николя! Я здесь! — закричала она что было сил.
Но он не видел и не слышал ее, промчавшись галопом всего лишь в нескольких шагах от того места, где она стояла. Габриэль чувствовала, как ее душа устремилась к нему, и пока мимо проносился эскадрон, она неотрывно глядела вслед Николя, ощущая в сердце острую боль, не в силах примириться с мыслью, что он так и не узнал о ее приезде. Габриэль повернула своего коня, чтобы броситься вслед за эскадроном, но Гастон перехватил ее поводья крепкой рукой.
— Нет, вы не должны этого делать, поле боя — не место для женщин.
— В таком случае я буду ждать его здесь, — Габриэль была бледна и взволнована.
— Этого тоже не следует делать. Мы сейчас поедем в город, где вы сможете поесть, отдохнуть и привести себя в порядок, дожидаясь его возвращения. Он обязательно вернется. Рукопашный бой закончится, когда начнет темнеть, иначе солдаты могут убить по ошибке своих же товарищей по оружию. — Начал увещевать он ее. Но видя, что Габриэль не трогается с места, все еще глядя на дорогу туда, где скрылись из виду егеря, Гастон наклонился к ней и подергал ее за рукав. — Помните, что вы говорили мне однажды в минуту откровенности? Вы признались тогда в своей полной уверенности в том, что с Николя ничего не случится и он останется жив.
Габриэль повернулась к нему, ее губы дрожали.
— Тогда почему же я так боюсь за него сейчас? У меня такое чувство, будто счастье выскальзывает у меня из рук.
— Это происходит от того, что вы впервые в жизни увидели поле боя и у вас сдали нервы. Ведь ничего не изменилось. И Николя, и вы остались прежними. Перестаньте терзать себя сомнениями и дурными предчувствиями. Это так не идет вам. А теперь в путь! Мы найдем гостиницу вблизи крепостных ворот, чтобы вы могли видеть их и ждать возвращения Николя, сидя у окна.
Габриэль покорно пришпорила своего коня, все еще глядя через плечо на дорогу. Въехав в крепостные ворота, они увидели, что город живет своей обычной жизнью. Хотя в продуктах питания ощущался сильный недостаток, лавки были открыты, а в винных погребках и кафе сидели люди. Повсюду были расквартированы войска, и весь Сьюдад Родриго представлял собой один огромный гарнизон. Оглядевшись вокруг и не увидев новых колонн готовых броситься в бой солдат, Гастон сделал вывод, что вторая линия защитников, занявшая ближние рубежи, крепко держит свои позиции. Ему не удалось найти для Габриэль комнату вблизи городских ворот, и он был рад, что в таком перенаселенном городе отыскал для нее хоть какое-то пристанище. Это была маленькая грязная комнатенка на соседней улице с убогой кроватью без постельного белья, на которой лежала охапка соломы, кишащая по всем признакам клопами. Гастон позвал служанку и велел ей убрать грязную солому, вымыть всю кровать и насухо протереть ее, после чего он застелил ее одеялом.
— Так будет лучше, даже если доски кровати покажутся вам жестковатым ложем, — сказал он, обращаясь к Габриэль.
