— Итак, победа за нами, — сказала она ему.
— Я никогда не сомневался, что так оно и будет, мадам.
Когда начало смеркаться, в палатке зажгли фонари. Вся поляна, на которой располагался госпиталь, была усеяна ранеными, ожидавшими своей очереди, между ними были оставлены узкие проходы к палаткам и складам с медикаментами. Несмотря на это, поток раненых не иссякал, а напротив, с каждой минутой увеличивался. Их уже негде было класть. И хотя хирурги не прерывали своей работы ни на секунду, некоторые раненые вынуждены были ждать в течение нескольких часов своей очереди. Стоны и крики боли не утихали. Многие страдали от жажды, и Гастон вместе с женщинами ходил по рядам, поднося к пересохшим губам кружки с водой.
И все же все эти раненые могли считать себя счастливчиками, поскольку на поле боя лежали тысячи их товарищей, до которых трудно было добраться из-за шедших до сих пор боев. Некоторые лежали в самой грязи, другие на ржаном поле среди мертвых тел, их топтали сапоги отступающей пехоты и копыта боевых лошадей. Легко раненые пытались отползти в сторону. Но Николя не мог даже пошевелиться.
Он не помнил, как его ранило. Картины боя возникали в его воспаленном мозгу, он впадал в полузабытье или дремоту. Временами он как будто видел перед собой развевающийся на ветру полковой штандарт, это воспоминание помогало ему справляться с болью. Порой он чувствовал себя посреди кровавой сечи, он рубил, колол и бил наотмашь, что-то ожесточенно крича. Он выхватил из руки умирающего однополчанина штандарт и поскакал дальше. Было ли это на самом деле или только казалось ему в полубреду, он не знал. Все образы были зыбки и смутны.
Странным образом Николя вдруг припомнил раздавшийся где-то неподалеку крик, прозвучавший по-английски:
— Пощадите его! Он это заслужил своей отвагой! — этот крик слился в его воспоминаниях с занесенной над его головой саблей, клинок которой олицетворял смерть. Возможно, именно этот крик офицера вражеской армии спас ему жизнь. Но он об этом, конечно, никогда не узнает… Силы Николя убывали с каждой минутой, его раны кровоточили. Временами ему казалось, что его дух, как будто уже расставшись с бренным телом, высоко парит над ним, распростертым на грязной траве среди окровавленных трупов людей и лошадей. Ему не жаль было расставаться со своим телом, потому что оно было вместилищем невыносимой боли, от которой он хотел избавиться.
Внезапно под ним снова начала дрожать земля, по-видимому, от рвущихся где-то неподалеку снарядов. Но залпов не было слышно, и тогда он понял, что это кавалерия вновь идет в атаку. В который уже раз за этот день? По крайней мере два или три раза над его головой проносились отряды всадников, атакующих вражеские позиции. Вдобавок ко всем его ранам острые копыта лошадей раздавили его правую ладонь и сломали руку, словно хрупкую ветку. Боковым зрением Николя видел пролетающие над его головой крупы лошадей, блеск шпор, развевающиеся края чепраков, обшитых золотой тесьмой. Это были его соотечественники, копыта их лошадей втаптывали Николя в грязь, в обильно политую кровью землю.
Николя с трудом открыл глаза. Закатное небо полыхало золотистым огнем. Он увидел, что на него надвигается новая волна всадников на полном скаку, а за ними бегут тысячи пехотинцев, на меховых киверах которых в лучах заходящего солнца блестят медные вставки. Николя наконец-то понял, что это — Императорская Гвардия, элитные части Наполеона, которые должны были смять противника и вырвать у него победу, покрыв себя славой. Однако это обстоятельство почему-то не тронуло душу Николя, его губы скривила горькая усмешка. Что-то здесь было не так, но от боли он не мог понять, в чем же дело. Может быть, ему показалось странным то, что не звучала мелодия «Марсельезы» и дробь барабанов, как это положено при наступлении? Николя не мог сосредоточиться и додумать эту мысль до конца. У него хватило сил только на то, чтобы медленно поднять здоровую руку и закрыть ею голову.
Наконец, отгремели копыта, отгромыхали тяжелые солдатские сапоги, отзвучали крики и вопли атакующего войска. Николя не знал, кричал он или нет, когда его грозили задеть, или действительно слегка задевали лошадиные копыта и чьи-то ноги. Он снова впал в забытье.
Когда он вновь очнулся, разомкнув тяжелые веки, наступил уже вечер, небо окрасили последние лучи заходящего солнца. Было так тихо, как бывает только после страшной битвы, когда воцаряется мертвая, оглушительная тишина, на фоне которой кажутся пронзительными вопли и стоны раненых. Внезапно он понял, что видел недавно не атаку, а отступление Императорской гвардии, и осознание этого ошеломило его. Постыдное поражение! Да, действительно, если ориентироваться по солнцу, всадники и пехотинцы отступали на юг от британских позиций. Итак, Императорская Гвардия дрогнула и бежала перед внезапной атакой войска Веллингтона, который, несмотря на все прогнозы и расчеты, одержал сегодня победу. И как будто в подтверждение его догадкам со стороны британского стана донеслись крики ликования. Враг праздновал победу.
Ярость и отчаянье, охватившие Николя, придали ему сил, и он поднялся на ноги, чуть пошатываясь и сутулясь. Его фигура четко вырисовывалась на фоне кроваво-красного закатного неба.
— Нет! — в бешенстве закричал он, не сознавая, что и зачем делает. — Да здравствует Франция!
Николя зашатался и упал на землю, задев край брошенного барабана, который отлетел в сторону. Он лежал совершенно беспомощный, сосредоточившись на мысли о том, что во что бы то ни стало должен вернуть бежавшую с поля боя французскую армию. Подняв глаза, Николя заметил, что рядом с ним стоит усталая лошадь без седока, покрытая засохшей пеной, пятнами крови и грязью. По-видимому, она потеряла своего седока несколько часов назад и была привлечена видом поднявшегося на ноги человека.
Он знал, что вряд ли сможет снова подняться на ноги и постарался зацепиться здоровой рукой за стремя. Но когда лошадь дернулась, Николя обожгла острая боль, от которой он потерял сознание. Его рука непременно соскользнула бы со стремени, если бы рукав мундира с массивным позолоченным позументом не зацепился за него. Лошадь проволокла потерявшего сознание Николя на значительное расстояние, а затем рукав порвался, и Николя, упав лицом в траву, застыл на земле.
Когда Николя вновь открыл глаза, уже стемнело, и на небе высыпали звезды. Ему показалось, будто над ним раскинут шатер, обитый роскошным шелком по залитому лунным светом фону шли алые и голубые цветы. А под ним был мягкий великолепный ковер. Николя показалось, что все эти чудесные ткани сошли с его ткацких станков, он изготовил их для Императора, и вот чудесный шелк был втоптан в грязь копытами отступающей кавалерии и сапогами бегущих с поля боя пехотинцев. Николя припомнил, что именно под этим шелковым шатром у них с Габриэль было настоящее любовное свидание. А теперь этот шелковый покров казался ему саваном.
Николя медленно закрыл глаза, чувствуя, как силы покидают его. Внезапно ему почудилось, что он слышит голос Габриэль, и он попытался громко позвать ее. Однако это не удалось ему. И тогда Николя начал мысленно обращаться к своей возлюбленной: «Габриэль! Габриэль!»
Тем временем в операционных палатках полевого госпиталя работа шла полным ходом. Вокруг зажженных светильников кружилось множество привлеченных светом мотыльков. Габриэль, закончив перевязку одного раненого, обернулась, чтобы заняться следующим, и встретилась взглядом с усталым, как и она сама, майором Арну.
