Элен поднялась со своего места, не желая думать ни о чем плохом в этот радостный для ее невестки момент, и подошла к Габриэль, чтобы обнять ее и пожелать ей успехов.
Внезапно проснувшись в эту ночь, Эмиль обнаружил, что Габриэль нет рядом. По-видимому, она давно встала, так как ее простыни были холодными. Он без труда догадался, где может быть сейчас его жена, злая о ее нетерпении побыстрее начать знакомство с отчетами перешедшей к ней в наследство фирмы. Эмиль не хотел сразу же вмешиваться в ход событий, решив все основательно обдумать. Он не мог отрицать того, что полученное Габриэль наследство было в нынешних условиях очень кстати. Нынешний 1806 год обещал стать очень неблагоприятным в экономическом отношении, из-за английской морской блокады стране грозил глубокий кризис, усугубленный неуверенностью французов в завтрашнем дне и нервозностью финансистов. Времена наступили очень смутные, Бонапарт решил перекроить карту Европы и готовил новые завоевательные походы. Многие клиенты Эмиля урезали свои заказы пли вообще отказались от них, не будучи уверенными в том, что смогут продать шелковые ткани из-за сокращения рынка сбыта как в стране, так и за рубежом. Еще никогда в Лионе не было такой безработицы — даже в смутные времена Революции. Поэтому, несомненно, огромное состояние Рошей, неожиданно свалившееся на Габриэль, сможет поддержать их семью.
С другой стороны, Эмилю очень не нравилась твердая решимость жены взять бразды правления фирмой в свои руки, — она ясно дала понять это мужу в тот же вечер перед тем, как супруги отправились спать. Эмиль счел за лучшее ничего не говорить Габриэль о том разговоре с глазу на глаз, который состоялся у него с Анри в библиотеке дома Рошей. Его шурин к тому времени уже успокоился, он понуро сидел в кресле, опершись локтями на колени и обхватив голову ладонями. И хотя он поначалу угрюмо поглядывал на зятя, выражение его лица после предложения Эмиля заметно изменилось. Анри оживился и повеселел.
Они составили план действий и решили дать Габриэль пару недель для того, чтобы она вошла в курс дела и успокоилась, видя, что все идет своим чередом и фирма процветает. По истечении этого времени Эмиль и Анри — каждый со своей стороны — должны были оказать на нее давление и заставить, в конце концов, понемногу отойти от дел, оставшись лишь номинальной главой Дома Рошей. Эмиль прекрасно знал, как непросто будет добиться от Габриэль этой уступки, однако другого выхода не было.
Сев на кровать и обхватив руками колени, Эмиль глубоко задумался, озабоченно нахмурив лоб. В деловых кругах Лиона ходили слухи, что Николя Дево выставил в Париже свою шелкоткацкую фирму на продажу. Возможно, ему понадобились деньги для восстановления своей мастерской в Лионе. Однако никто точно не знал его планов. По общему мнению, Дево намеревался привести в порядок свой дом, пострадавший во время бурных событий, связанных с осадой города, а также отремонтировать старые ткацкие станки в своей мастерской.
Эмиль не мог забыть того тревожного чувства, которое он испытывал, застав в своей конторе жену и Дево, ведущих разговор наедине. Со стыдом вспоминал он также — поскольку считал себя порядочным человеком — то, как в течение нескольких недель после этого инцидента вскрывал почту Габриэль, опасаясь, что между женой и Николя Дево возникла переписка, постепенно ему удалось подавить в себе эти опасения, однако их место в душе Эмиля заняли подозрения, что болезнь сыграла с ним злую шутку, ослабив его восприятие и даже умственные способности. Ведь его жена никогда не позволила бы себе увлечься каким-то посторонним мужчиной, а тем более не дала бы себя соблазнить, даже если бы в ее душе и вспыхнула искра ответной симпатии. Кто, как не он, ее муж, постоянно наблюдая за поведением Габриэль в обществе, мог сделать выводы о ее порядочности, искреннем желании в корне пресечь все попытки флирта. Она щадила его самолюбие и не давала ему никаких поводов для ревности, — что было сделать не так-то просто из-за его собственного обидчивого характера. Эмиля задевало за живое даже то, что мужчины из учтивости целовали руку его жене. Однако по иронии судьбы вовсе не Дево или какой-нибудь другой мужчина мог в скором будущем разлучить его с женой, вбить клин в их супружеские отношения. К несчастью, эту роль могло сыграть богатое наследство, полученное Габриэль.
— Будь оно проклято, это богатство, — промолвил Эмиль и, откинув простыни, встал с кровати. Он был явно не в духе. Не зажигая свеч, поскольку в спальной было довольно светло от льющегося в окно лунного света, он накинул халат поверх ночной рубашки, вышел из комнаты и спустился вниз по лестнице.
Как он и ожидал, из-под двери, ведущей в кабинет его покойного тестя, который Габриэль решила сделать своим, выбивалась полоска света. Эмиль толкнул дверь и остановился на пороге. Габриэль оторвала взгляд от стопки бумаг, которые она листала, сидя за письменным рабочим столом отца. В ее распущенных волосах играли отливающие бронзой блики из-за падающего на них света настольной лампы, из-под подола длинной ночной рубашки виднелись босые нош. Видя эту юную прелестную женщину в столь неурочный час в кабинете, заставленном книжными полками, перед грудой гроссбухов и стопками пожелтевших старых отчетов, Эмиль не мог вновь не подумать о том, что шелкоткацкая фирма Рошей способна отнять ее у него. Ведь Габриэль в столь позднее время должна лежать рядом с ним в постели, а не заставлять его разыскивать себя по всему дому!
— Это безумие! — сердито воскликнул он. — Я думал, что мы накануне вечером обсудили все вопросы и обо всем договорились: ты пробудешь здесь еще пару дней, а я утром уеду домой. Так какой смысл работать всю ночь напролет, когда ты сможешь заняться бумагами завтра?
Габриэль, сохраняя спокойствие, откинулась на спинку стула, в глубоком вырезе ее ночной рубашки открывалась белоснежная шея, тонкий полупрозрачный батист топорщился на высокой груди, подчеркивая ее прекрасные формы.
— Я не могла заснуть и спустилась сюда, зная, сколько дел меня ждет! Я не могу начинать с Анри серьезный разговор, пока не войду в курс текущих дел. Завтра он сядет за этот стол, когда-то принадлежавший нашему отцу, что, думаю, будет вполне справедливо.
— Иди спать!
Если бы Эмиль просто протянул к ней руку и сказал это спокойным голосом, а не тоном, не терпящим возражений, она, несомненно, подчинилась бы, но как только муж начинал давить на нее, настаивая на своем, Габриэль испытывала непреодолимое желание вырваться из-под его гнета. Она часто недоумевала, как может Эмиль, такой чуткий временами, все понимающий, тонко чувствующий, быть к ней глухим, непреклонным и жестким.
— Я не хочу спать. Я задержусь здесь еще немного, мне необходимо поработать.
Его терпение лопнуло, он вышел из себя, хотя прежде ни разу еще не применял к ней физическую силу и не поднимал на жену руку. Но сейчас он грубо схватил ее за плечи и поставил на ноги. Чувствуя себя оскорбленной и униженной тем, что Эмиль обращался с ней точно так же, как Анри с Ивон несколько часов назад, Габриэль попыталась с силой оттолкнуть мужа, стараясь сдержать рвущийся из груди крик гнева и негодования, поскольку боялась разбудить домашних. Эмиль был, конечно, сильнее, он быстро сломил ее сопротивление и подхватил на руки, намереваясь унести жену в спальную комнату. Пройдя со своей ношей через вестибюль, он споткнулся на лестнице и чуть не упал на ступеньки вместе с ней. Добравшись до спальни, Эмиль бросил жену на постель. И тут же, словно разъяренный бык, охваченный неукротимым желанием, накинулся на нее — им овладела безудержная жажда целиком и полностью подчинить ее себе раз и навсегда, сломить ее волю, подавить, уничтожить в ней ее тягу к свободе, доказав, что она не просто принадлежит ему, а является его неотъемлемой частью, подобно мыслям, желаниям, душе или телу. Он понимал, что причиняет ей боль, но сознание этого еще больше распаляло его, доводя испытываемое им наслаждение до экстаза. Темные страсти, дремавшие до поры до времени в глубине его души, захватили его, он больше не владел собой, готовый разорвать ее на части.
