– Жюльетт, как тебе понравился Палаццо Орфей? Он не обманул твои ожидания?
– Наоборот, превзошел! Генриетта кивнула.
– Ваша жена увидела все, что только можно увидеть. Донья Сесилия пришла?
– Да, именно поэтому я и искал вас. Она и Мария Луиза сейчас у дона Мариано, и все ждут нас.
Генриетта сжала губы в молчаливом жесте смирения с неизбежным.
– Ну что ж, мы идем.
Жюльетт показалось, что Марко несколько разочарован, что не сам познакомил ее с великолепием этого здания, и даже пожалела о своей торопливости, которая слишком рано привела ее в Палаццо Орфей. Из стремления немного утешить мужа, Жюльетт вложила свою руку в его, и увидела, как обрадовался Марко этому незначительному жесту. Он ласково пожал ее ладонь. Резкое ощущение вины пронзило Жюльетт – ведь она абсолютно ничего не способна почувствовать к нему. Бедный Марко.
Все трое проследовали через дверь из ателье-салона в большую комнату, художественное изящество которой поразило Жюльетт. Стены комнаты были расписаны фресками, создававшими иллюзию итальянского парка, вплоть до мраморных статуй среди роскошной листвы и цветов. Как она позже узнала, комнату расписал сам Фортуни. И тут, радостно приветствуя Жюльетт, появился он сам, изысканный, безупречно одетый с головы до ног, в обычной повседневной одежде, которую носил независимо от времени года и погоды так, словно всегда было лето – великолепного покроя темно-синий костюм из тончайшей саржи с белым шелковым галстуком. Сегодня на нем были черные кожаные туфли, но иногда он надевал и красные сандалии, сшитые по его собственным рисункам. Во всем для Фортуни существовал только один закон – он сам. По мнению Жюльетт, это главная отличительная черта настоящего гения.
– Как поживаете, синьора Романелли? – весело и дружелюбно спросил Фортуни. – Можно мне называть вас просто Жюльетт?
– Ну конечно, дон Мариано.
– Вы уже полностью ознакомились с моим учреждением? Хорошо. Ну, а теперь хочу представить вас матери и сестре.
Донья Сесилия была привлекательной, хотя и весьма суровой дамой. В элегантном приталенном платье из черного шелка, явно не принадлежавшем к числу творений ее сына; глаза, такие же темные, как и у него, украшали овал приятного лица чистокровной итальянки с классическими очертаниями скул, сужавшихся к подбородку, и длинным тонким аристократическим носом.
– Надеюсь, вы скоро освоитесь в Венеции, – обратилась она к Жюльетт, – и не будете скучать по Парижу. Но синьор Романелли слишком долго скрывал вас от своих друзей.
– На это были веские причины, – ответила Жюльетт тоном, подчеркнувшим нежелательность подобных вопросов. – Что же касается Парижа, полагаю, любой, родившийся там, никогда не забудет этот город. Но Венеция очень нравится мне, здесь есть все, что я когда-либо могла пожелать.
– Превосходно! – одобрительно воскликнул Фортуни, взял Жюльетт под руку и подвел к сестре, сидевшей в некотором отдалении. – Думаю, что не перепутал порядок твоих имен, Мария Луиза. Надеюсь, вы подружитесь с Жюльетт.
Мария Луиза была настолько же неприметна, насколько красив и ярок ее брат. Казалось, вся красота, которую следовало бы поделить поровну между двумя отпрысками семейства Фортуни, досталась лишь ему и его творениям. Девушка была вежлива и дружелюбна, пригласив Жюльетт сесть рядом.
– Вы любите музыку?
– Мне нравится слушать музыку, иногда я сама немного играю на фортепиано, – ответила Жюльетт, – но это только увлечение.
– Как жаль! Я способна выносить только блистательное исполнение. Когда-то я и сама играла для публики, но прекратила выступления, как только поняла, что настанет день, и я утрачу то совершенство, каким обладала вначале. Теперь все свои силы и энергию вкладываю в кампанию по защите живых существ. Мы протестуем против уничтожения даже комаров и ос.
Жюльетт поняла, что Мария Луиза одержима этой идеей, ее глаза пылали огнем фанатизма и безумного стремления к преобразованию несовершенного мира.
Только появление официанта с закусками прервало поток ее слов, и беседа перешла на более общие темы. Довольно скоро Марко и Жюльетт распрощались с хозяевами. Перед уходом Жюльетт вручили маленькую коробочку для дельфийского платья. Марко нес коробочку, пока они шли к его офису. Жюльетт делилась своими наблюдениями о странностях Марии Луизы.
– Она сказала, что по-настоящему выспаться можно только сидя всю ночь в кресле, как это делает она.
Марко пожал плечами.
– Ее эксцентричность стала заметной после ухода человека, которого она страстно любила, но Мария Луиза при всех ее абсурдных чертах совсем не злая женщина.
– Ты знаешь, я ведь обратила внимание на ироничное замечание доньи Сесилии по поводу нашего брака.
– Надеюсь, это тебя не очень задело?
– Вовсе нет. Генриетта уже намекнула, что она непростая женщина.
– Мне кажется, ты понравилась донье Сесилии больше, чем представляешь. На нее произвело впечатление, как терпеливо ты выслушала Марию Луизу. Она пригласила нас на один из тех «салонов», которые устраивает во французском стиле. Фортуни рассказывал, что в прошлом их дом всегда был местом интеллектуальных собраний. Некоторые из известных парижских художников, поэтов и романистов посещали ее «салоны». После смерти мужа Париж утратил для нее очарование. С его уходом многое изменилось, лишилось для нее смысла. Она переехала в Венецию, захватив с собой дочь. Хотя, к тому времени Фортуни уже приобрел известность в театральных кругах Парижа, он все бросил и последовал за матерью. Здесь, в Венеции, он сначала арендовал, а потом купил Палаццо Орфей.
– Мне показалось, у синьоры Сесилии трудности с Марией Луизой.
– О да, положение дочери угнетает ее. Кроме того, ей очень тяжело, говоря ее собственными словами, что Фортуни и Генриетта живут во грехе.
– Она винит во всем Генриетту? Брови Марко удивленно поднялись.
– Естественно. Матери редко винят сыновей. Фраза Марко озадачила Жюльетт.
– Мне стоит это запомнить. Не хотелось бы испортить Мишеля своей любовью.
Если бы отношения между ними были иными, Марко обязательно бы заметил, что мальчик не вырастет испорченным, если со временем у него появятся братья и сестры. Его итальянская кровь, воспитание и представление о семейном счастье внушали желание иметь как можно больше детей. Но он не мог признаться в этом вслух. По крайней мере, сейчас… До тех пор, пока жена не поймет, что у него есть не только юридическое, но и моральное право разделять с ней брачное ложе. Но он должен быть терпеливым, ждать, пока к ней не придет желание. И больше всего он боялся, что каким-нибудь неловким, необдуманным жестом или словом убьет в ней то теплое чувство, которое, пусть слабое, пусть очень далекое от того, что называют любовью, но живет в сердце Жюльетт. И все же Марко было невыносимо тяжело сознавать, что она стала его женой только благодаря страданиям, выпавшим на ее долю.
