— Спокойной ночи, — с готовностью откликнулся Андрюшин двойник, и даже до выхода его проводил, и даже ручкой немножко сделал.
И восковая кукла дедушки швейцара ожила на пару секунд и тоже немножко ручкой сделала, хотя Павел сегодня никаких купюр из кармана не доставал. Ну да, он здесь, можно сказать, уже завсегдатай.
К Макарову он во вторник пришел около часа и долго открывал дверь все еще непривычными макаровскими ключами, стараясь не скрипнуть, не щелкнуть, не звякнуть — не разбудить, в общем. А Макаров вовсе и не спал, Макаров опять сидел посреди большой комнаты на ковре, обложившись справочниками и журналами, смотрел мимо работающего телевизора и махал своим дирижерским карандашом совсем не в такт попсе на экране.
— Пришел? — довольно рассеянно спросил Макаров, с кряхтением поднимаясь с ковра и принимаясь ногой сгребать свою макулатуру в сторону. — Устал, да? Кушать будешь? Надорвешься, Пашенька, на хрен со своим ремонтом. Разве так можно? Нет, надо рабочих находить.
— Пока не надо, я еще не все приготовил… Ты чего не спишь? Меня ждешь? Ты меня не жди, может, я каждый раз до часу кантоваться буду. Что ж тебе тоже не высыпаться…
— Да я раньше часа и не ложусь никогда! — Макаров полюбовался кучей макулатуры в углу ковра и аккуратно положил сверху свой дирижерский карандаш. — Паш, скажи мне как профессионал: вот почему мне не хочется спать как раз тогда, когда есть возможность? А вот когда запарка какая-нибудь, прям минуты считаешь, прям секунды… Вот тут — ведет, аж в глазах темно… Прям стоя уснул бы, честное пионерское… Пойдем, накормлю.
— Жениться тебе все-таки надо, — как профессионал сказал Павел. — Будешь жену кормить. Обувать-одевать. И порядок наводить. Стирать, шить и вязать. Секунды свободной не будет. Будет в сон клонить круглые сутки.
— Тьфу на тебя, Пашенька, — обиделся Макаров. — Сам женись.
— Ладно, — согласился Павел. — Вот только ремонт закончу.
Макаров помолчал, похлопал глазами, буркнул: «В холодильник потом все поставь», — и пошел к себе, шлепая босыми ногами и поддергивая на ходу широкие цветастые трусы. Надо бы и себе купить такие трусы, решил Павел. Все хорошие люди ходят в таких трусах. Значит, в этом есть какой-то глубокий философский смысл.
А среда получилась тяжелой. За день несколько вызовов подряд, и три из них — очень трудоемкие. Не прав был Серый, спасателям даже в этой богоспасаемой дыре иногда, оказывается, во как достается. Иногда, оказывается, приходится не только кошек с деревьев снимать и щенков из мусоропровода доставать. Иногда и надрываться приходится. Ладно, что сегодня хоть все живые…
Павел опять после работы пошел к себе, по дороге еще думая о том, подсох ли песок, приготовленный для раствора, и стоит ли стеклить балконы. И пришел с этими мыслями, и даже в рабочее переоделся. А потом вынул из стенного шкафа в прихожей раскладушку, установил ее в углу между двумя балконными дверями, чтобы свет ни из одной двери в глаза не лупил, растянулся на ней — на десять минут, ну, на пятнадцать, чуть-чуть отдохнуть надо, а то все-таки устал сегодня — и стал думать о том, от чего он сегодня так устал.
Мужик менял оконную раму и свалился из окна вместе с рамой. Повезло, что свалился только со второго этажа и не на железную ограду вокруг окон подвала, а на козырек над дверью подъезда. Не повезло, что новая оконная рама свалилась на него. Перелом ноги, перелом руки, ушибы, стеклом всего порезало. Работали с ним на весу, на этом козырьке и одной-то ногой встать негде было. Висели на тросах, как пауки на паутине, страшно неудобно. Спасибо, команда оказалась очень слаженная, понимают друг друга не то что с полуслова, а вообще молчком. Мужик в сознании был, терпел, пришлось укол делать — его ж еще на носилки надо было, а потом вниз… Спросил только, не сломал ли хребет. Узнал, что не сломал, сказал: «Спасибо, ребята» — и отрубился. Надо завтра в больницу позвонить, узнать, что там и как. А то один мужик-то, без родни. И на кой ему раму было менять?
Еще железную дверь изнутри открывали. Сын в квартире матери железную дверь поставил, для безопасности. А то маме уже восемьдесят два, и она даже милицию не сможет вызвать, если к ней ломиться начнут. А железную дверь никакая воровская фомка не возьмет, и замок у нее такой хитрый, что если изнутри на предохранитель — то и все, бункер Гитлера отдыхает. Ну, мама и защелкнула предохранитель. Сын в железную дверь ломился-ломился, во дворе под окном кричал-кричал… Пока не догадался, что мама не просто так не слышит, а по причине сердечного приступа. Тоже на тросах с крыши спускаться пришлось, в форточку лезть, хорошо, что хоть на окна решетки не поставил. Для безопасности. Успели, откачали маму, для таких-то лет на удивление здоровая бабулька, и сердце у нее схватило не само по себе, а потому, что испугалась сильно: сын в железную дверь очень громко колотил…
И очень трудно было с ребенком. Провалился обеими ногами в решетку, которая закрывает ливневый сток, застрял между прутьями, а мать выдернуть его попыталась. Измучилась сама, пацана измучила, спасибо, что не поломала или не вывихнула ничего, только ободрала сильно. И прохожие тоже те еще помощнички… Хорошо, что кто-то догадался позвонить — не мать, посторонний кто-то. Трудно было работать, очень. Освободить-то — это не самое трудное. Но ведь мать над ухом орет, за руки хватает, рыдает, дура безмозглая. Пацану и так и больно, и страшно, и не понимает ничего — лет пять ему, наверное… А тут еще мамочка истерит на всю катушку. Обоих пришлось в больницу, хотя, на взгляд Павла, мать там только мешать будет, под ногами путаться, рыдать, за руки хватать… Вот от чего устаешь больше всего.
А остальные вызовы уже поспокойней были. По стенам не бегали, на тросах не висели, никого из разбитых машин автогеном не вырезали. Бомжа с чердака сняли, ногу бомж подвернул, сам спуститься не мог, покричал в слуховое окно — его и заметили. Из канализационного люка мальчишку с собакой достали. Собака как-то сумела туда свалиться, а мальчишка ее спасать полез. Спасатель. Там лестница до земли метра полтора не достает — спрыгнуть спрыгнул, а подняться уже никак, тем более — с собакой. Пытались его первым поднять — ни в какую, даже кусаться стал. Ну, подняли сначала собаку, собака не кусалась… И еще несостоявшийся пожар — алкаш уснул, а газ под сковородой не выключил. Дыму было!.. Даже непонятно, что у него там жарилось, — все в угли. Ничего особо серьезного, алкогольное отравление, ну и дымом немножко надышался, кадавр недоделанный.
А котенок и сегодня был. Маленький совсем, как он хоть сумел на эту грушу влезть? Груше лет сто, наверное, до неба выросла, а ствол от земли метра на три голый, ни одной веточки. Котенка Толик-акробат достал. Говорят, раньше в цирке работал. Похоже. С самой верхотуры достал, с самой тонкой веточки, прямо из-под неба. Котенок ему все руки изодрал, рыжий такой, почти как рыжая Мария. А хозяйка котенка, смешная бабулька, тоже рыжая, сначала все плакала и за сердце хваталась, а потом норовила ребятам баночку варенья всучить…
…Павел проснулся, открыл глаза — и сперва не понял, почему так темно и почему он спит одетым. Раскладушка, скрипнув, напомнила: отдохнуть хотел, буквально пятнадцать минут, а уж потом ремонтировать. А уж потом в «Фортуну», чтоб она провалилась. Пораньше, до танца, а то Зоя опять смоется с какими-нибудь инкассаторами. Надо же ему спросить, наконец, подумала ли она над его предложением… Почти одиннадцать уже. Пораньше опять не получится. Называется, ремонтом занят. Труженик ты наш, как сказал бы Макаров.
