— И как он тебе свидание назначил, если ты его, как утверждаешь, совсем не помнишь? А? Здравствуйте, я ваша тетя?
— А вот это в десятку! Тетя тоже есть. Полина Георгиевна его тетя, от нее-то он и знает обо мне неприлично много. И вообще — внесем ясность, и я наконец позавтракаю, а то на работу опоздаю. Это мой шеф.
— Что?!! Тот самый шеф, который тебя не узнал после хулиганской выходки в магазине женского белья?
— Ага, как же… Сделал вид, что не узнал. Мам, я сама толком не разобралась. Ни в том, что он мне сам вчера рассказал, ни в том, что происходит последние пару месяцев в моей жизни, ни в том, как я к этому всему отношусь.
В кухню, привлеченный ароматом, просочился заспанный Шурик. Инночка облегченно вздохнула и принялась за сырники всерьез, слушая препирательства домочадцев. Шурик утверждал, что сто раз ел «эту гадость, сырники» и в детском саду, и в школе, но ничего общего «та гадость» с тем, что он ест сейчас, не имеет. Бабушка, наверно, путает, это какие-нибудь пудинги, или может, эти, как его, консоме. Но никак не противные сырники.
Оставив их спорить, Инночка направилась к Томке за вещами. Нечего ее тряпкам, пусть в проекте и половым, валятся где попало, пусть даже и у лучшей подруги в ванной.
Томка, ранняя пташка, тоже кашеварила, ее «мужичкам» — мужу Мишке и сыну Лешке — было пора: одному на работу, другому в школу.
— Том, привет, я за тряпками.
— За тряпками, скажешь тоже! Привет. Забирай свой шедевр, отстиралось в лучшем виде. Куда прешься? В зале, на столе отглаженная твоя юбка лежит.
— Как отглаженная? — ахнула Инночка.
— Да так. Руками вот этими трудолюбивыми. Ладно, не парься, просто мне не спалось, столько событий. Слушай, Лучинина, давай вечером женсовет соберем, обсудим твою личную жизнь, а?
— А Мишку ты в баню выгонишь, как на восьмое марта, да?
— А чего ему бабские разговоры слушать? Погуляет где-нибудь. Вон, с Лешкой в кино сходит, в рамках воспитательного процесса. Нет, Ин, правда, у тебя ведь, небось, мозги вскипели: выходить замуж за своего полоумного шефа, не выходить?
— Вот ты знаешь, даже и не нагрелись. Любит он меня, подумаешь, бином Ньютона… Вот на работе как себя вести — это да, это вопрос.
— Как раз не вопрос. Как будто ты не при делах. Ребята, бодрее, завтрак! — Это уже громко, куда-то в глубину квартиры.
— Пожалуй, это мысль, — согласилась Инночка. — Тем более что на работу он сегодня не выйдет, инвалид любовного фронта.
— Ин, ты его презираешь?
— Да нет, он нормальный мужик, с ним весело и легко. Просто обман весь этот, вся эта игра… Зачем столько времени скрывать было? Я не понимаю. Мне это не нравится. Переварить надо как-то, а потом посмотрим, что будет.
— Ну да, ты уже раз выходила замуж по великой любви.
— Теть Ин, у тебя великая любовь? — В дверь просунулась белобрысая Лешкина голова.
— Нет у меня, Леш, никакой великой любви. Вот закончишь школу на одни пятерки, я за тебя замуж выйду!
Это была старая любимая шутка двух семей: Лешка с сопливого детства обожал «красивую тетю Инну», и в пять лет, в свой день рожденья, под громовой хохот «женсовета» и их сильных половин, тогда еще наличествующих почти в полном составе (только Фрида замужем никогда не была, а Катька пару раз выскакивала), заявил, что вырастет и женится на теть Инне. «А я куда денусь?» — дурашливо спросил тогда порядком поддатый Славик. Но это был уже взрослый вопрос, и всем сразу стало неловко. Впрочем, неловкость быстро забылась, а шутка осталась.
Инночка вернулась домой — она и вправду опаздывала. Не надеясь придать лицу благопристойный вид, она уселась к зеркалу — и была приятно удивлена: ни темных кругов под глазами, ни какой-нибудь болезненной бледности, и веки не опухли… Определенно, ее ночью патронировал какой-то ангел. Но она сомневалась, что это был отец. Отец умер от инфаркта, когда Инночка была подростком, почти ребенком. А вчера проблемы у нее были далеко не детские…
Глава 21
Инночка оказалась права: шефом на работе и не пахло. Впрочем, ожидаемого нездорового оживления по поводу отсутствия Голубева на трудовом посту тоже не было. Не все, стало быть, тетушке докладывает. Ну и правильно, гордиться, вообще-то, нечем — в кабаке морду набили. Чисто теоретически Инночка знала, что женщины, особенно русские, по своей природе жалостливы; что только в животном мире самка, пардон, отдает предпочтение победителю. Но лично ей Виталия Валентиновича особенно жалко не было. По крайней мере, сейчас, утром понедельника, когда сумасшедшая кадриль воскресенья почти забылась, почти стала прошлым. Ее пальцы бодро бегали по клавиатуре, меняя размер, резкость и баланс оттенков фотографий. В поисках композиционного решения будущей страницы мозг не участвовал — Инночка обладала редким чувством внутреннего баланса, и все создаваемое ею, будь то макет детской книжки или сложносочиненная шаль в подарок вечно мерзнущей эстетке Фридке, рождалась, появлялось на свет, исключительно стильным и гармоничным. На всякий вес был противовес, а композиционный центр украшали и дополняли необходимые детали, не отвлекая внимания.
Мозг был занят другим, важным делом, ставшим привычным в последнее время, — самокопанием. Вот почему ей Витку не жалко, а? Вот ему, наверное, больно сейчас, даже чаю с лимоном или кофе его любимого не попьешь — губы ему Славик, боров этакий, просто по зубам размазал. Швы сзади тоже, наверно, болят. Да и чешутся. Инночка вспомнила, как жаловался (мам, ну просто муравьи ползают!) ей Сашка, после того как ему зашили разбитый на тренировке (случайно, мам, честное слово), затылок.
Врет много, потому и не жалко. Сына, «подростка в трудном возрасте» врать — и то отучила. Ну будем надеяться, что отучила. Она не терпела вранья. Скажи честно, и вместе подумаем, как жить дальше, чем можно помочь. Ладно, не можешь сказать, правда совсем неприглядна — ну и молчи в тряпочку, имей мужество не изворачиваться. А тут такая многоходовка: и тебе угроза увольнения, и якобы внезапно вспыхнувшая симпатия, и такие мы хорошие, не пристаем после первого свидания…
С другой стороны, с чего это она так злится? Многие женщины на ее месте сочли бы всю эту историю крайне романтичной: любил всю жизнь и, полностью изменив себя, от внешности и характера до материального положения, нашел способ завоевать… ну не ответную любовь, ладно, так хотя бы симпатию. Которая, кстати, уж себе-то можно признаться, никуда и не делась. И не известно, чем бы все это закончилось, если бы ее сердце было свободно… Стоп. О чем это она, совсем с ума сошла? Это кем же таким твое сердце занято, Лучинина? Каким таким принцем на белом коне?
И в эту секунду зазвонил телефон. Инночка тупо уставилась на белый аппарат, почти погребенный под разным нужным и не нужным бумажным мусором. Это с юга, подумала она. Это с юга, где цветут магнолии, а вместо пчел жужжат пули. А что, ничего невозможного: может же человек позвонить на номер, который был его собственным рабочим в течение пары лет? Она схватила трубку и почти крикнула:
