— Я все купила, одевайся, я за дверью подожду! — выпалила она.
Генка, наконец обретший дар речи, сказал:
— Ин, я ничего не понимаю. Что ты купила, куда одеваться, зачем ты подождешь за дверью?
— Будешь одеваться прямо так, при мне? Ну, одевайся, мы едем домой.
Он вытряхнул содержимое принесенного Инночкой пакета на одеяло, несколько секунд рассматривал шмотки, а потом заявил:
— Ничего не получится. Здесь нет трусов.
Мужики дружно захохотали, Инночка залилась краской: мысль о таких интимностях просто не приходила ей в голову.
— Послушай меня внимательно, Воронцов. Если это твоя единственная проблема, то я от всей души советую тебе забыть о ней. Сейчас я выйду за дверь, и если через пять минут тебя не окажется рядом, я разнесу эту вашу лавочку к чертовой матери. И начну с твоей бестолковой башки. Пара подзатыльников добавит тебе ума.
Вся палата, семь человек, уже не просто хохотали, а буквально корчились в судорогах. Мужик лет пятидесяти, полковник, тяжело контуженный три месяца назад там же, на юге, вытирая слезы, с восхищением сказал:
— Ну и баба, у тебя, Гешка, просто ураган Катрин!
Под эту реплику Инночка, красная как помидор, и вышла из палаты номер шесть, хлопнув дверью.
В коридоре она слегка остыла. Действительно, взрослая женщина, могла бы, между прочим, догадаться, что если солдата привезли в госпиталь прямо с поля боя, то на нем абсолютно все больничное. Купила бы трусы, что страшного, Сашке-то она трусы покупает. Из палаты все еще доносился смех. Ничего, не в ЗАГС собирается, доедет до дома и без трусов. За дверью стихло, и Инночка прислушалась: Генка сдержанно прощался с теми, с кем провел два далеко не самых радужных месяца своей жизни.
Когда он, наконец, вышел, Инночка не знала, плакать ей или смеяться. Куда делся ее легендарный глазомер? Куртка была широка, рукава безнадежно коротки, джинсы открывали щиколотки. Складывалось впечатление, что он еще вырос за то время, пока они не виделись.
— Ботинки хоть не жмут? — виновато спросила она.
В ответ Генка неопределенно хмыкнул и молча отправился к выходу. Курительная лавочка, как оказалось, была его первой целью. Он уселся основательно, рассеяно похлопал себя по карманам. Конечно, никаких сигарет в новой куртке не было и не могло быть, но Инночка догадалась, что он ищет, и протянула ему свои. Она тоже хотела обсудить кое-что.
Например, какого черта он не написал ей, что уже не на войне, а в двух шагах, под Москвой, что можно просто приехать и забрать его домой. Вопреки логике и здравому смыслу, испытав вчера чудовищное облегчение от того, что он жив-здоров, она как-то забыла, что сама не написала ему ни единого письма, что он просто не должен был ей ничего сообщать, что с самого начала их виртуальное общение — это целиком и полностью его идея.
Выходит, он ее просто разлюбил. Любил, любил — и разлюбил. Но это ладно, это мы еще посмотрим…
Генка глубоко, с наслаждением затянулся, сигареты были легкие и, конечно, его не устраивали, но за неимением гербовой…
— Объясни, что вообще происходит? Как ты меня нашла?
Он хотел добавить «и зачем», но передумал. Она с какой-то целью везет его домой, у них еще будет время это обсудить.
— Твоя матушка пришла в нашу контору, устроила небольшой дебош и швырнула в меня вот этим вот посланием… — Инночка открыла сумочку и протянула Генке письмо, из-за которого она сорвалась и помчалась в Красногорск.
Генка быстро пробежал глазами корявые строчки. Час от часу не легче. Ну, зачем маман в контору поперлась, допустим, не секрет — каким-нибудь хитрым образом выпросить денег на выпивку, мать героя, все такое… А Инночка из себя декабристку строит, что ли? Зачем он ей нужен? В благородство поиграть? Из жалости? Ладно, пусть делает, что хочет, наиграется — бросит. Стиснем зубы и переживем.
Что простым стискиванием зубов дело не ограничится, Генка понял довольно быстро. Смотреть на нее, ощущать аромат ее духов, совсем уже слабый, но такой родной, чувствовать тепло ее руки, когда ей почему-то казалось, что ему плохо или больно, и она брала его за руку… Все это было абсолютно невыносимо, не совместимо с нормальной жизнедеятельностью, у него перехватывало дыхание и темнело в глазах. Не дорога домой, а персональный ад, где главный демон — его собственный страх. Страх не сдержаться, не схватить ее и не начать трепать, как терьер крысу: что тебе от меня надо, зачем ты меня мучаешь, я не верю, что ты меня любишь, а твоя жалость мне на хрен не нужна, оставь меня, наконец, в покое, мне и так тяжело…
Инночке тоже было страшно: они чертовски нелепо выглядели, любой московский милиционер мог задержать их «до выяснения». Генкины документы, которые она купила, надо было нести в военкомат по месту жительства, так ей сказал цепкоглазый главврач. Можно ли с ними передвигаться по железной дороге, она не знала, а спросить в кассе побоялась. Проблему с билетами она решила просто — купила целое купе в СВ. Дорого, конечно, но ей рассказывали знакомые собачники, что к таким пассажирам проводники не цепляются, именно так возят зверье на выставки в другие города. Для верности она сунула проводнику пятьдесят долларов и попросила не беспокоить. Тот понимающе ухмыльнулся и кивнул. За кого он принял их странную парочку, осталось для Инночки загадкой.
Уже в поезде она вспомнила, что они весь день не ели, как-то не до того было. Отправившись в вагон-ресторан, она закрыла купе на ключ. «Чтобы я не сбежал», — подумал Генка. А что, неплохая идея, если были бы деньги, перешел бы на другой поезд, куда-нибудь на северо-восток, например. Деньги и силы. Только сейчас он понял, насколько он вымотан, и физически, и морально. Да еще прошлой ночью он совсем не спал…
Когда Инночка вернулась в купе с жареной курицей в руках, Генка уже видел третий сон. Она села рядом и взяла его за руку. Так и просидела почти всю ночь, до самого дома.
Поезд прибыл в три часа ночи, а в половине четвертого Генка вышел из такси возле своего подъезда. Инночка расплатилась и тоже вышла. Генка удивился, но промолчал, поднялся на свой четвертый этаж, буркнул, мол, подожди меня здесь и пошел выше. Она не поняла и пошла вслед за ним. За столбом мусоропровода к потолку было что-то приклеено. Только человек, знающий, где именно искать, и обладающий незаурядным Генкиным ростом, смог бы добраться до небольшого пакетика. Генка грубо распотрошил добычу. Внутри оказались ключи. Значит, все время, пока Генка служил в армии, ключи от его квартиры оставались приклеенными к потолку полоской скотча между этажами. Когда они вошли, запаха — неприятного или любого другого — в квартире не было. Был дух. Полное ощущение, что здесь не только никто не живет, но и никого не было лет десять. Правда, топили исправно, и от этого было еще неприятнее.
— Ген, можно я окошко открою? — спросила Инночка.
— Делай, что хочешь, — сказал он, сбросил ботинки и куртку и пошел к дивану. За три минуты она развила бурную деятельность: распахнула настежь окно, проинспектировала холодильник, (выяснилось, что тот не только пуст, но и отключен), а в ванной не было ни геля, ни шампуня, а только кусок мыла, высохший и растрескавшийся за год до тонких осколков. Инночка налила полную ванну горячей воды и просто немножко полежала, чувствуя, как уходит вся безумная усталость, все напряжение этих двух последних суток. Когда она вышла из ванной, в кухне шумела вода. Что он там делает? Впрочем, не все ли равно… Он уже дома, здесь уже не опасно, пусть делает, что хочет, бояться совершенно нечего… Она поняла, что больше не может бояться, ожидать неизвестного, думать о том, что будет завтра… Она больше вообще ничего не может. Спать, спать, спать…
