Продавщица встретила ее как родную:
— Ой, как вы долго! А я туфли нашла, даже две пары. Такие подходящие, такие мягкие! Правда, совершенно разные, но обе пары светленькие, а одна — прямо на бал, шелковые, и каблучок небольшой, и такие дешевые, прямо удивительно! Я себе такие обязательно возьму.
— У вас обменный пункт есть? — спросила Ольга устало. — У меня рублей почти не осталось.
Продавщица глянула на поганую новоросовскую сотню и с готовностью предложила:
— А зачем менять? Я баксы и так возьму. И сдачу дам. Вам чек нужен?
— Нет. Чек мне не нужен. Мне туфли нужны.
Глава 4
Галка смотрела, как Ольга выгружает покупки из двух больших пластиковых пакетов, и хмурилась все больше и больше. Сырокопченая ветчина, полкило, не меньше. Так, сколько стоит? Пакет миндаля в шоколаде. Та-а-ак… Кулек апельсинов. Так-так. Копченая… семга!.. Банка шампиньонов. Банка зеленого горошка. Банка майонеза. Банка неизвестно чего. Ананас!..
— Ты что, банк ограбила? — Галка с опаской заглянула в один, наполовину разгруженный, пакет и пощупала тугой бок другого, пока полностью забитого.
— Нет, — строго ответила Ольга, — не банк. Галка чертыхнулась сквозь зубы, подхватилась и пошлепала босыми ногами в «дальнюю комнату» — конуру, отгороженную от остального пространства сложной баррикадой из древних шкафов и буфетов. В «дальней комнате» у Галки стоял такой же древний комодик с секретным ящиком, где хранились особо ценные Галкины — а последние полгода и Ольгины — вещи: документы, фотографии тех, кого никак не забудешь, и тех, кого надо бы скорее забыть, деньги, когда они были, и три облигации областного жилищного займа. Эти три облигации, три метра будущей квартиры, — все, что осталось у Ольги от всего, что у нее было. Если, конечно, допустить, что у нее вообще что-нибудь было.
Галка пришлепала назад в кухню, держа эти самые облигации веером. Была она уже не такая хмурая, но зато сильно удивленная.
— Я думала, ты, как минимум, полметра продала, — растерянно произнесла она. — Даже обозлилась. Думаю, уж сколько натерпелись, и ничего, выкрутились. А тут, думаю, апельсинчиков ей захотелось… Ветчинки с конфеткой… Ну, извини. — Галка замолчала, с открытым ртом следя за тем, как Ольга вынимает из пакета две коробки с туфлями, помотала головой и нервно прокашлялась. — Значит, ты не банк ограбила? А кого?
— Частное лицо. — Ольга вынула последний сверток и понесла несъедобные покупки в комнату.
— Чайник поставила бы. Я индийского чая принесла. Настоящего.
— Чайник-то я поставлю. — Галка шлепала за ней, все так же растерянно держа перед собой веер из облигаций. — А ты мне хоть что-нибудь расскажешь?
Ольга ей кое-что рассказала. В общих чертах. Трудно было выкладывать Галке все подряд. Галка всегда пропускала мимо ушей то, что Ольга считала важным, и приматывалась с идиотскими расспросами о каких-то ерундовых мелочах, говорить о которых Ольге было неинтересно.
— Представляешь, — возмущалась Ольга, — от этого амбала алкоголем разит, а родной отец доверяет ему почти слепого ребенка! И они уходят, а он остается, и неизвестно, как он там с ней на лестнице, а он тут мне душу мотает, а что она там без него — ему начхать.
— А он брюнет или блондин? — перебила Галка, старательно слизывая майонезную кляксу с нового, только что подаренного халата.
— Кто? — Ольга чуть не подавилась миндалем и попыталась сориентироваться в Галкиной логике. — Ребенок? Это же девочка, я же тебе только что…
— Да ну тебя. — Галка снисходительно усмехнулась. — Ты, Оль, не обижайся, но ты все-таки придурочная. Про ребенка я все поняла. И все. И забудь. Ну в чем ты-то виновата? Зачем себя грызешь? Слушай, давай тебя полечим маленько, а?
— Отстань, — буркнула Ольга. — Налечилась я уже. На всю оставшуюся жизнь… Отец — брюнет, амбал — блондин. То есть почти рыжий, только без веснушек. Очень красивый.
— То-то, — удовлетворенно вздохнула Галка. — Тебе голову надо вымыть. В шляпе-то завтра не пойдешь. Ща я воду греть поставлю.
— Спасибо, Галь. — Ольга проглотила комок в горле. — Что бы я без тебя делала…
— И тебе, Люлек, спасибо, — бодро ответила Галка. — Как думаешь, что еще сожрать — апельсин или семгу?
— Слабительное. — Ольга встала из-за стола и направилась в комнату. — Ты посуду помоешь? Мне еще костюм погладить надо.
— Костюм я погладила, — отрапортовала Галка. — Посуду помою. Иди-ка ты в малину, пока солнышко еще хорошее. Может, хоть чуть покраснеешь. Все-таки странно: все люди как люди, если загорают — так это загар. А ты сколько времени каждый день на солнце жаришься, а все какая-то желтенькая. Как горчицей намазанная.
Ольга в одних трусиках валялась на раскладушке в углу Галкиного сада-огорода и лениво размышляла, что хорошо бы закончить портрет той парикмахерши прямо сегодня.
Натура ей уже не нужна, работы осталось часа на два, а деньги в любом случае хорошо бы поскорей получить. Если завтра она устроится на работу — Галке на первое время хватит, а потом она будет ей помогать со своей зарплаты. Ха-а-арошую зарплату обещают.
Ой, стоп-стоп-стоп! Не будем планировать раньше времени. Будем прикидывать прямо противоположный вариант. Если, что вполне вероятно, завтра при полном параде и в новых туфлях она вернется сюда с фигой в кармане, то деньги будут нужны тем более. К тому же, если портрет этой Надежде понравится, она покажет его подружкам. А если портрет понравится подружкам, они прибегут позировать тоже. И приведут своих детей. Как было после первого же портрета Галкиной соседки, когда вся улица выстроилась к Ольге в очередь.
Правда, все это приносило копейки, но они с Галкой спокойно продержались полгода. А уж теперь, когда заказчик пошел денежный, и подавно продержатся. И не придется продавать три метра будущего жилья. А может, и еще удастся прикупить. Не сразу, конечно. Ну, ничего. У меня все хорошо. Обойдусь, в крайнем случае, без высокооплачиваемой работы. Надо только вот прямо сейчас встать и окончить Надькин портрет.
Ольга вздохнула, перевернулась на живот и, не открывая глаз, пошарила рукой под раскладушкой. Нащупала коробку пастели, не вставая, вытащила ее и положила на раскладушку себе под бок. Опять запустила руку под раскладушку, уцепила папку с бумагой, приподнялась, сунула прохладную папку под себя и легла на нее, наслаждаясь ощущением внезапного холода на горячем животе.
— Ну, ты, корова, — сказала она себе. — Ты что, загорать сюда пришла? А ну-ка, соблюдай трудовую дисциплину!
Еще минутку полежала, ожидая, когда последняя прохлада от папки с бумагой впитается в кожу, опять вздохнула, стремительно взметнулась, перевернулась, села, по-турецки поджав ноги, и отдала честь безупречно четким жестом, правда почему-то левой рукой.
— Есть приступить к выполнению задания, — громко произнесла Ольга и открыла глаза.
