— Ещё не готово. Но сдам по плану, может, даже немного раньше.
Ответсек удивился, потому что ему никто никогда не говорил «ещё не готово». Посмотрел на меня по-человечески, наверное, вспомнил, что мой материал только через номер запланирован. Потом вдруг сделал такое свойское выражение лица и говорит:
— Если сдашь завтра — прямо в текущий номер поставлю, без очереди. И гонорар сам размечу. Понял?
— Постараюсь, — сказал я. — Обещать на сто процентов не могу, не всё от меня зависит. Но постараюсь.
Мама всегда говорит, что никому ничего нельзя обещать на сто процентов. Если выполнишь обещание — забудут, что выполнил, если не выполнишь — припомнят, что обманул.
Ответсеку мой ответ, наверное, понравился. Он совсем подобрел, даже по плечу меня похлопал. Потом говорит:
— Ну, иди, работай. Чего ты тут стоишь?
— Курить хочу, — говорю я. — Прямо сил никаких нет.
— Ну, покури, — говорит он и вытаскивает из кармана пачку «Мальборо». — Бери, не стесняйся. Я-то бросил давно, а сигареты всё равно таскаю. По привычке и так, на всякий случай. Вдруг у кого не окажется, а у меня — всегда вот они. Только зажигалки у меня нет. Ты в приёмную зайди, у Катерины всегда всё есть, и спички тоже есть, я знаю.
Я не стал говорить, что тоже курить бросил, ещё полгода назад. Вытащил у него из пачки сигарету, как будто так и надо, как будто мы друзья, даже спасибо не сказал, просто головой кивнул. И он кивнул, спрятал сигареты в карман и помчался дальше.
Я подумал, что правильно оказался в коридоре у него на пути. И разговаривал с ним совершенно правильно. Это уже можно считать началом дружеских отношений. Ответсек у нас многое решает. Да и вообще, он из международников, а туда не с улицы попадают.
Мама всегда говорит, что вот из таких мелочей и складывается со временем свой круг.
Потом я ещё немного постоял и пошёл в приёмную, потому что у меня тоже не было зажигалки. В кабинете у Марка были спички, но я туда возвращаться не хотел. Мне всё ещё хотелось ударить Марка, так что незачем рисковать. А у Катерины Петровны, секретарши Главного, действительно всегда всё есть, и спички тоже, наши иногда, когда у всех уже кончились, к ней бегают.
Я зашёл в приёмную и очень удивился. Хоть Марк и говорил: «Катерина её чаем поит», — но я думал, что он так шутит. Иногда у него непонятные шутки. Чувство юмора такое. Я заметил: когда у человека свой круг, у него часто образуются и какие-то свои чувства, не как у остальных. В одном своём кругу, может, у всех так, и всё всем понятно, и шутки, и всё. А если это не свой круг, если со стороны смотреть, то бывает странно и непонятно. Например, когда Марк шутит, мне часто бывает странно и непонятно. Иногда думаешь, что он серьёзно говорит, а потом выясняется, что у него юмор такой. А иногда кажется, что шутит, а потом выясняется, что всё правда. Вот и тогда я думал, что он так пошутил, про чай и про Катерину Петровну. Во-первых, потому, что Катерина Петровна работала секретаршей всю жизнь, всех редакторов пересидела, и никто ни разу не видел, чтобы она хоть кого-нибудь чаем поила. Даже дико представить было. Это как если бы памятник Ленину вдруг вздумал кого-нибудь чаем поить. Катерина Петровна даже и не здоровалась ни с кем. Как памятник. Её многие боялись даже больше, чем Главного. Хотя последнего Главного все очень боялись, он со стороны пришёл, тёмная лошадка, и друзей у него в Москве, говорят, не было, а вот посадили Главным. И ещё: он никаких связей не искал. Чтобы достали что-нибудь дефицитное, или путёвку организовали, или чтобы в институт кого-нибудь пристроили. Тёмная лошадка. Да ещё характер тяжёлый, молчит всё время. Его все боялись, мне кажется, даже Катерина Петровна. Так что не могла она чаем поить того, кто отказался у Главного от кофе и коньяка. Это же общепринятые правила поведения. Уж кто-кто, а Катерина Петровна эти правила лучше всех должна была знать. Не зря же всех редакторов пересидела.
А вот всё равно — Катерина Петровна действительно поила её чаем. Они вместе сидели за секретарским столом, по обе стороны, и пили чай из сервизных чашек. Этот сервиз ещё несколько лет назад подарила редакции делегация из Чехословакии. Этот сервиз всегда стоял в кабинете Главного, в шкафу с другими подарками. Из этих чашек никто ни разу в жизни не пил чай. А они пили. Катерина Петровна что-то говорила со своим тамбовским акцентом. Всю жизнь в Москве прожила, а акцент — тамбовский. Может, потому и молчит всю жизнь, никто из наших от неё лишнего слова не слышал. А тут вон как разговорилась. Да ещё и улыбалась. Дикое зрелище. Это как если бы памятник Ленину вдруг заговорил и стал улыбаться. Про такое событие даже не расскажешь никому. Всё равно никто не поверит. Я тогда подумал: а если сейчас из своего кабинета выйдет Главный?
И тут как раз Главный вышел из своего кабинета. Я тогда подумал: ну, всё, этого редактора Катерина Петровна уже не пересидит. Тем более, что Главный всегда требовал железной дисциплины, а характер у него был тяжёлый.
Главный вышел из своего кабинета, одетый, уходить собирался. Увидел меня — кивнул. Потом повернулся и увидел, как они вдвоём чай пьют. Покачал головой и говорит:
— Та-а-ак. Со мной, значит, вы пить не захотели. А с Катериной Петровной — пожалуйста?
У Катерины Петровны сразу лицо, как у памятника. И на неё смотрит. Она смотрит на Главного, вроде бы немножко улыбается и с невинным таким видом говорит:
— Так вы же мне чаю не предлагали. Вы же мне всякую отраву предлагали. То кофе, то коньяк.
Я тогда подумал, что напрасно оказался свидетелем этой сцены. Начальники не любят свидетелей таких сцен. Особенно если начальник из неизвестного круга, да еще и характер у него тяжёлый. Я даже подумал: надо потихоньку выйти из приёмной, сделать вид, что ничего не заметил — и выйти. Но тут Главный засмеялся и говорит:
— Ладно, в следующий раз чай предложу. Завтра придёте? Я до обеда на месте буду.
Она подумала и говорит:
— До обеда — не знаю, вряд ли успею. Но потом обязательно забегу. Я здесь целую неделю буду, и заходить буду каждый день, так что еще встретимся, не расстраивайтесь.
Главный опять засмеялся, повернулся и пошёл к выходу. На ходу опять мне кивнул. С такой улыбкой, как будто делегацию из Чехословакии встречает. Я тогда подумал, что вообще уже ничего не понимаю.
Главный ушёл, Катерина Петровна посмотрела на меня и сделала лицо, как у памятника. Я сделал вид, что ничего особенного не происходит, и говорю:
— Спичек ни у кого не оказалось. У вас не найдётся, Катерина Петровна?
Катерина Петровна стала молча рыться в своём столе, а она вдруг встала и говорит:
— Ой, я тоже давно курить хочу. Где у вас тут курить разрешается?
Катерина Петровна вытащила из стола зажигалку, отдала ей, а сама говорит:
— Да ты хоть и здесь кури, я тебе пепельницу дам.
Я прямо обалдел. Катерина Петровна курящих даже с лестницы гоняет, при ней вообще никто не курит, даже ни один из бывших Главных не курил. И нынешний Главный при ней не курит, даже в собственном кабинете. Я тогда подумал, что если Катерина Петровна так себя с ней ведёт, то имеет на это серьёзные причины. У меня в голове всё время крутилась песня: «Куда мне до неё, она была в Париже…» Я пошёл к двери, а она что-то потихоньку сказала Катерине Петровне и пошла за мной.
