Врачи в больнице сказали мне, что всё очень серьёзно. У мамы были плохие сосуды, совсем изношенное сердце. Они сказали, что в таком возрасте и при таком общем состоянии здоровья операция на сердце не показана. Я сказал, что увезу маму в Америку, там сделают операцию. Или в Израиль, там очень хорошие врачи. Мне сказали, что мама не выдержит дороги.
Мама сказала, что никуда не поедет, что хочет умереть на родине. Она сказала, чтобы я от неё отстал.
Я оплатил отдельный бокс для неё, трёх сиделок, чтобы они были с мамой посменно, круглые сутки, и больше не заговаривал ни об операции, ни о переезде. Две недели мне говорили, что состояние у мамы стабильное, средней тяжести, но стабильное, так что надежда есть. Я ездил в больницу каждый день, подолгу сидел у неё в боксе, она почти всё время спала, я ждал, когда проснётся. Мама просыпалась, спрашивала, как я живу, я рассказывал. Она иногда говорила, что довольна мной, иногда — что я зря уехал. Чтобы она не расстраивалась, я говорил, что, может, вернусь назад. У меня сейчас есть деньги, много денег, с деньгами и в России можно жить. Она опять говорила, что довольна мной, и опять засыпала. Так я ездил к ней две недели, каждый день, возвращался поздно вечером. Однажды поздно вечером вернулся, и через пять минут после моего возвращения позвонили из больницы, сказали, что мама умерла. Обширный инфаркт, были проведены все необходимые реанимационные мероприятия, но всё было бесполезно. Сказали, что в её возрасте на другой результат нельзя было надеяться. Маме было всего семьдесят шесть, я давно забыл, что здесь это считается преклонным возрастом, привык думать, что маме до старости ещё далеко.
Ночью я позвонил Натали, сказал, что моя мама умерла, я буду занят похоронами, оформлением документов, ещё чем-то необходимым. Здесь даже смерть и похороны сопровождала невероятная бюрократическая волокита. Натали сказала, что сожалеет, но прилететь на похороны не сможет. В Калифорнии страшные пожары, есть опасение, что вообще весь штат выгорит. Ей необходимо остаться дома, следить, как пожары будут распространяться, может, нашему дому огонь не будет угрожать, тогда его бросать тем более нельзя, потому что в этом случае ему будут угрожать мародёры. Я тогда подумал: мне совершенно безразлично, что будет с моим домом, сгорит он или его разграбят. Что будет с Натали, мне тоже было безразлично. Я сказал Натали, что согласен с её решением. Сказал, чтобы она берегла себя. Натали была растрогана. Сказала, чтобы я себя тоже берёг. Я тогда подумал: ну вот, у меня больше никого, кроме Натали, не осталось. Совсем никого. А ведь хотел разводиться.
С организацией похорон мне помог Марк. И с оформлением необходимых документов он помог, у него до сих пор сохранились какие-то нужные знакомства повсюду. Я думал: это странно, что он не использует свои знакомства хотя бы для того, чтобы хорошо устроиться самому. Всем помогает, а для собственного блага никакие знакомства не использует. Это было очень странно. Марк ведь был неглупый человек, мог бы и для себя что-то сделать. А он не делал. Может, делал, может, я просто не всё о нём знал. Я спросил у него, почему он не использует свои многочисленные знакомства для собственного блага. Он посмотрел на меня как-то странно и спросил:
— В каком смысле?
Кажется, он действительно не понял, что я имею в виду. Может, он подумал, что я говорю об организации похорон. Я хотел ему объяснить, что имел в виду совсем не это, но потом забыл.
Натали через неделю сама позвонила, сказала, что пожары продолжаются, настоящее национальное бедствие. Я сказал, чтобы она в случае опасности брала только самое необходимое и уезжала. Она сказала, что в доме всё необходимое, особенно — сам дом. Я тогда подумал: ведь мне тоже когда-то казалось, что там всё необходимое. Я сказал, что понимаю её и чтобы она берегла себя. Сказал, что я не могу сейчас прилететь, здесь ещё много дел, мне ещё надо было в права наследства вступить. Мама оставила мне квартиру, оказывается, квартира теперь стоила довольно дорого, можно было бы её продать, если наш дом сгорит, то придётся покупать новый, деньги пригодятся. Натали сказала, что понимает меня, сказала, чтобы я себя берёг.
На самом деле я не хотел уезжать из Москвы не из-за маминой квартиры. Я просто не хотел уезжать. Я хотел здесь хоть немного пожить, просто так, не работая, ничего не делая. Здесь была осень, довольно солнечная, но свежая, прохладная. Синоптики обещали через пару недель заморозки. По теории вероятности, ведь и синоптики когда-нибудь должны были дать правильный прогноз. Я ждал заморозков. Я ждал морозов. Я уже двадцать лет жду морозов. Я же должен когда-нибудь их дождаться.
А в Калифорнии сейчас пожары. Там и так всегда жарко, а сейчас ещё и пожары. Сейчас мне туда нельзя, совсем с ума сойду.
Я дождусь морозов — и всё пройдёт. Я же не могу лететь в эту долбанную Калифорнию, пока ничего не прошло. Пока я так и остаюсь сумасшедшим. Мне просто необходимо дождаться морозов, выйти однажды утром под первый снег, идти, продавливая каблуками тонкий белый лёд на вчерашних лужах, дышать холодным воздухом, может, даже слегка простудиться. Простуда — ерунда, простуда скоро пройдёт, а вместе с простудой пройдёт моё сумасшествие. И я полечу в эту долбанную Калифорнию абсолютно нормальным. И буду жить там нормально, как все. От пожара до пожара. От тайфуна до тайфуна. Да это не важно. В конце концов, по теории вероятности, даже в Калифорнии можно дождаться нормальной зимы. Я уже столько ждал, что привык думать, что когда-нибудь дождусь. И всё пройдёт. Навсегда. И я успокоюсь навсегда. Потому что у меня будет всё, о чём я мечтал. А о том, чего у меня нет, я больше не буду мечтать. Как все нормальные люди.
5. Ночь
Двенадцатый час ночи! Ведь надо было позвонить Максиму, чтобы сказать: «Спокойной ночи, дорогой». И он что-то не звонит. Может быть, уже спит? Без пожелания «спокойной ночи»? Какое нарушение режима! Ну, сейчас проверим.
Александра откопала телефон из-под конфетных фантиков и послала мужу содержательное сообщение: «!». Через минуту Максим позвонил.
— Ну вот, опять не спишь, — сказал он с упрёком. — Я так и знал. А чего это ты на меня восклицаешь? От радости или от лени?
— От радости, — ответила Александра. — Дочитала наконец. Ну, и от лени: чего это я буду набирать целое слово, если ты и так всё понимаешь?
— Действительно, — согласился Максим. — Ленивая ты наша. Ну, хоть теперь поспи. Поспишь?
— Посплю, — пообещала Александра. — Только сначала ответь мне на один вопрос: ты о чём мечтаешь?
— О тебе, — с готовностью ответил Максим. — Зачем спрашиваешь? У тебя какие-то сомнения?
— Максюха, я серьезно, — строгим голосом сказала Александра. — Все о чём-нибудь мечтают… ну, о таком, глобальном. О таком, чтобы был смысл в жизни.
— Чего о нём мечтать? — удивился Максим. — Смысл и так есть. Главное — это чтобы его не перепутать с бессмыслицей. А что это ты вдруг о смысле жизни? Концептуалист допёк?
— Допёк, — с тяжёлым вздохом сказала Александра. — Надо ещё название придумать, а я не поняла, о чём там речь. То есть — в чём смысл его жизни.
