Книга Журавль в небе, страница 24. Автор книги Ирина Волчок

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Журавль в небе»

Cтраница 24

— Да что ж вы хотите, — сказал кто-то из соседей. — Собаке сколько было? Лет шестнадцать? Ну да, у моего Виктора как раз старший родился, когда вы щенка в дом взяли… Значит, скоро семнадцать лет. По человеческим меркам — это больше сотни. Он не просто так ушел, он помирать ушел. Ну, он хорошо пожил… Что ж, все там будем.

Как-то сразу от ее семьи осталось очень мало. Она и раньше понимала, что настоящая ее семья — это дедушка и бабушка. Муж просто вошел в ее семью, как вошли потом дочери. Когда умерла бабушка, у Тамары будто кусок сердца вырвали. Но оставался дед, и можно было жить дальше, он сумел заставить ее примириться с потерей. А теперь некому было заставить ее примириться. Некому было утешать ее, ругать, хвалить, советовать и запрещать, потому что теперь она была старшей в семье, и совершенно не имело значения, что Николай был на пять лет старше ее — в своей семье именно она осталась старшей… Это было странно и страшно, и она никак не могла с этим справиться.

А жизнь шла своим чередом, и все постепенно становилось на свои места, и все постепенно становилось прежним, будто не было той пустоты, которая так мучила Тамару. Анна сначала приезжала к родителям каждый день, даже, бывало, оставалась на два-три дня, затем стала приезжать пореже, потом — только в воскресенье, а среди недели даже звонила не каждый день. Натуська первые дни после похорон часто ревела, прячась от матери, потом реветь перестала, потом стала осторожно заговаривать о том, что хорошо бы щеночка взять… Тамара категорически запретила даже думать об этом, накричала на Натуську, припомнив ей и нежелание водить Чейза на прогулку, и неумение сварить псу обыкновенную кашу, а потом хлебала на кухне корвалол и винила себя за то, что ни за что обидела ребенка. Натуська притопала к ней под крыло, посопела горестно, потом очень по-взрослому сказала:

— Мать, я дура. Нельзя было напоминать… Я эгоистка. Прости меня, пожалуйста. Ты только не плачь.

И они тут же поплакали вместе, но уже не так тяжело, как раньше, — теперь они поддерживали и утешали друг друга.

Николай сначала постоянно следил за ней тревожными глазами, даже спрашивал, как она себя чувствует… Тамара вдруг с изумлением обнаружила, что муж взял на себя почти все ее хозяйственные заботы, и к тому же вполне с ними справляется. Она даже неловкость какую-то почувствовала: горе горем, пустота пустотой, но нельзя же все на чужие плечи сваливать. И впряглась в домашнюю работу, и Николай с готовностью стряхнул груз со своих плеч и переложил на ее… Это привычно раздражало, но в то же время помогало забывать о пустоте.

А еще была работа — суета и маета, тонны бумаг и миллион посетителей, мелкие и крупные неприятности, тягомотные совещания, бесцельные командировки, обязательное присутствие на позорных презентациях — дурь несусветная, бег на месте… И почему она раньше думала, что любит свою работу? Оказывается, она ненавидит свою работу, более того — она ничего в ней не понимает… Но постепенно и это прошло, оказалось, она все понимает, и все помнит, и делает все быстрее и лучше многих, и этим можно гордиться, и все пошло по-прежнему.

И еще был Евгений. То есть сначала он был как-то сам по себе, как-то в стороне, хоть и где-то рядом, совсем близко. Она просто помнила, что он есть, но все время, как и раньше, о нем не думала, и встреч не искала, и не звонила, и его звонков не ждала. Натыкалась время от времени на него где-нибудь в чужом кабинете, в коридоре, в столовой, здоровалась — и мимо. Не то чтобы специально избегала его, а само собой так получалось. А потом он подкараулил ее после работы, пошел провожать, заговорил о чем-то нейтральном, спросил о планах на субботу, сказал, что его планы предполагают ее участие… Он не просто был, он был в ее жизни, с этим ничего не поделаешь. Да ей и делать с этим ничего не хотелось. Разве только держать его чуть дальше от своей семьи… Он подошел слишком близко, ее это тревожило. Она жалела, что позволила ему познакомиться и даже подружиться с дочерьми. Это было неправильно. И совсем уж неправильным было то, что он пришел на похороны деда, и познакомился с Николаем, и даже ездил вместе с ним искать Чейза… Вообще-то она знала, что с самого начала все было неправильно, но именно сейчас воспринимала это особенно болезненно.

Он больше не заговаривал о том, что ей нужно развестись и тогда они поженятся, а квартиры можно разменять… и так далее. Тамаре казалось, что он не заговаривает об этом не потому, что помнит клятву, которую она заставила его дать, а потому, что решил, что после смерти ее деда клятва потеряла силу, что теперь ничто — никто! — не может помешать им быть вместе, это само собой разумелось, это для него было настолько очевидным, что даже говорить об этом совсем не обязательно.

— Вы в церкви венчались? — однажды спросил Евгений ни с того ни с сего.

Тамара не сразу поняла, о чем он говорит, а когда поняла — страшно удивилась и почему-то занервничала.

— Ты что, Жень, какое венчание? — Она даже засмеялась недоверчиво. — Ты вспомни, какое время было! Я даже не знаю, крещеный Николай или нет.

— А ты крещеная? — Было заметно, что он волнуется и пытается это скрыть.

— Я крещеная… Мои считали, что так надо. Только я в церковь не хожу. И молиться не умею. И крестик не ношу. Он где-то дома лежит, в бабушкиной шкатулке, наверное. А ты почему спрашиваешь?

— Малыш, давай в церковь сходим, — не отвечая на ее вопрос, вдруг сказал Евгений. — Я даже не помню, когда последний раз в церкви был… Кажется, тогда, когда тот храм восстанавливать решили и мы со строителями объем работ прикидывали… Но это не считается. Давай вместе в церковь сходим, а?

— Давай, — нерешительно согласилась Тамара. — А когда?

— Да прямо сейчас, — заторопился он. — У тебя ведь шарфик есть? А, косынка, это хорошо… Ее надо на голову повязать, туда с непокрытой головой нельзя. Ну, пойдем, да? Тут совсем близко…

Тамаре показалось, что он почему-то нервничает, и она сама тут же занервничала, идти в церковь ей сразу расхотелось, но она все-таки послушно пошла за ним. Не важно, зачем он ведет ее в церковь, она идет в церковь затем, чтобы помолиться за упокой дедушки и бабушки. Вот так.

Шагнув в большой церковный двор, Евгений остановился:

— Малыш, подожди… Я тебя попросить хочу. — Он шарил по карманам и волновался все заметнее. — Да где же он? А, вот. Разреши, я на тебя надену…

Тамара смотрела на маленький золотой крестик на тонкой золотой цепочке, крестик вздрагивал и качался, по цепочке бегал крошечный солнечный блик, и она почему-то подумала, что ее крестик совсем другой — гладкое серебро без всяких ювелирных изысков, черный шелковый гайтан. Ее настоящий крестик не был украше-нием. Тамара вздохнула и вытянула шею, чтобы Евгению было легче застегнуть цепочку.

— Вот так, — приговаривал он, пряча крестик за ворот ее свитера. — Теперь косынку… Хорошо. Теперь пойдем.

Он повернулся к храму, широко перекрестился, поклонился в пояс… Тамара смотрела ошеломленно: этого она от Евгения никак не ожидала. Если бы о таком Евгении ей рассказал кто-то посторонний, она бы не поверила и, наверное, посмеялась бы. Она и сейчас не очень верила, но смеяться ей совершенно не хотелось.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация