— Сам готовит? — удивилась бабка Марья и разочарованно вздохнула. — Ну тогда беги, что ж. Когда мужик сам готовит — это ценить надо. Хоть и не умеют они ничего толком. Твой-то Семеныч умеет?
— Не знаю. — Тамаре почему-то стало неловко, что она не знает о «своем» Юрии Семеновиче даже таких простых вещей. — Он шашлык собирался жарить, шашлык он умеет.
— Ну, это они все умеют. — Бабка Марья сунула ей в руки объемистую и увесистую капроновую сумку. — Это и мои все умеют. Баловство одно. Ты после обеда ко мне приходи, я тебя настоящим чем-нибудь покормлю. Приходи, приходи, и поговорим заодно, а то что ж так, на бегу, и словом некогда перемолвиться…
— Приду, — улыбаясь, пообещала Тамара. — И банки принесу, и поговорим как следует…
— И где тебя носило? — Юрий Семенович оторвался от мангала, вытер полотенцем руки, бросил его на траву и пошел ей навстречу. — Я уж хотел тебя искать идти. О, да ты с добычей! Наверное, бабка Марья нагрузила?
— Ты ее знаешь, да? — обрадовалась Тамара, передавая ему капроновую сумку, которая ей уже все руки оттянула. — Ой, Юрий Семенович, как мне эта бабка Марья понравилась! И сад у нее — сказка, и дом такой необыкновенный, и собака… Ты видел ее собаку? Совершенно голубая! И вся в складочках, мягкие такие складочки, прямо как норковая шуба, а под шкурой — железо, мышцы такие твердые, даже не ущипнешь! А у бабушки Марьи семь своих детей, да еще дочка приемная, и у всех тоже дети, ты представляешь, сколько внуков? И уже двое правнуков, скоро и третий будет. Вот это семья, вот это я понимаю!..
Она все рассказывала о своей новой знакомой, о ее доме, саде, детях, внуках и правнуках, о ее козах, курах и кроликах, о ее голубой собаке, о ее черных туфлях с узорами и камешками, которые купили специально для похода в театр в восьмидесятый день рождения, о ее тонком детском голоске и платочке с зелеными слониками… А Юрий Семенович молча слушал, улыбался, поглядывал грустными библейскими глазами, подкладывал ей на тарелку купленные огурцы и помидоры, протягивал горячий шампур с новой порцией шашлыка, подливал в резной хрустальный стакан темного вина с тяжелым, богатым, сложным вкусом и тонким, едва уловимым, почти парфюмерным запахом.
— Ты чего молчишь? — Тамара выговорилась, наелась, напилась, слегка осоловела и наконец-то обратила внимание на то, что Юрий Семенович ни разу не прервал ее монолог. — Я говорю, говорю, а ты молчишь и молчишь. Тебе не интересно, да?
— Мне очень интересно, — задумчиво сказал он. Тамаре показалось, что вполне искренне сказал. — Ты вообще всегда интересно говоришь. А тут еще такое дело… Вот ты мне скажи — что ты подумала, когда деревню увидела?
— Да ничего особенного, — неуверенно ответила она, честно пытаясь вспомнить, что она тогда подумала. — Заросло все невозможно, гниет, разрушается. Брошено все и никому не нужно. А места — сказка, и от города не слишком далеко, и даже газ проведен. Построить бы тут что-нибудь толковое, может быть, и не такое, как твоя дача, но чтобы и не курятники какие-нибудь. Я знаю людей, которые хороший дом здесь за хорошие деньги купили бы хоть завтра. Но тогда куда бабушку Марью девать?
— Мать Тереза, — сказал Юрий Семенович и невесело засмеялся. — Не обижайся. Я ведь сначала все то же самое думал. Я ж не просто так здесь строиться начал. Лиха беда начало и все такое… И людей не просто так сюда возил. Многие здесь хороший дом купили бы, тут ты права. Но тогда бабке Марье места тут не было бы, тут ты тоже права. Она еще пару лет назад ко мне впервые пришла, я так понял — выяснить, не собираются ли и другие здесь город городить. Конечно, можно было бы и на этом берегу коттеджи построить, только я соседей не хочу. А потом и деревню бабки Марьи сносить как-то расхотел. Смешно, да? Может, кто из ее детей еще вернется домой. Или внуки. Это, конечно, вряд ли, но бабка Марья уверена, что вернутся.
— Может, и вернутся, — откликнулась Тамара. — Они вообще-то и сейчас не совсем от дома оторвались. И не только потому, что ее не забывают, помогают, заботятся… Они дом все время строют — вот что главное. Она сама говорила: сорок лет все строют, каждый год что-нибудь новое. Водопровод сделали, а этим летом ванную будут делать. Дом они тоже не забывают.
Они посидели молча, полюбовались тающим над мангалом дымком, неторопливо допивая густое темное вино и докуривая незнакомые Тамаре легкие и душистые, сгорающие, как порох, сигареты, и только потом она спохватилась: а работа? Ведь они сюда приехали для того, чтобы без суеты о деле поговорить! А вместо этого она полтора часа взахлеб рассказывала Юрию Семеновичу о чужой жизни, о которой он, похоже, лучше нее все знает.
— Да брось. — Юрий Семенович легко поднялся с покрывала, на котором они сидели возле мангала, и с удовольствием потянулся. — Успеем еще о деле, сколько раз тебе повторять… Завтра еще целый день будет. Отдыхай пока. Ты бабке Марье банки собираешься отдавать? В большом шкафу всяких банок — тонна. Много не тащи, надорвешься. Лучше гостинчик какой-нибудь захвати, апельсинов, киви, конфет пару коробок. Бутылку кагора, в баре хороший кагор стоит… Коньяк она не одобряет, сухое не понимает, а кагор иногда позволяет себе — церковное вино. Иди, пообщайся, раз уж она тебе так понравилась. Да и в пруду искупаться уже можно, при такой жаре вода небось до самого дна прогрелась. А я пока тут со своими делами разберусь. Мне еще кое-что почитать надо, посчитать, прикинуть… У меня тоже новая идея зреет.
Тамара поднялась вместе с ним, стояла в нерешительности. День получался какой-то не такой. Нет, день получался просто замечательный, сто лет у нее такого дня не выдавалось. Но все-таки она ожидала другого — работы она ожидала. Конечно, спасибо Юрию Семеновичу: он чуть ли не силой заставил ее отдохнуть, и она прекрасно отдыхает, уже отдохнула, а он, судя по всему, собирается работать, может быть, он и приехал сюда, чтобы в тишине и покое обдумать свою зреющую идею, а она только под ногами путается со своими уже созревшими идеями, вот он и прогоняет ее, чтобы не мешала, а она-то решила, что он хочет, чтобы она отдохнула… Тамара запуталась в собственных рассуждениях, потом решила плюнуть на них и забыть, потом смутно пожалела, что, кажется, выпила темного густого вина больше, чем следовало, потом вспомнила зеленых слоников и голубую складчатую Сузю и пошла в дом искать банки и собирать гостинчик бабке Марье.
У бабки Марьи уже были гости — две совершенно одинаковые девочки лет по восемнадцать, смуглые, черноволосые, черноглазые, высокие и тонкие — прямо Шемаханские царицы. Царицы стремительно носились по огороду, как ласточки у гнезда, слаженно растягивали огромные полосы полиэтиленовой пленки, крепили их над грядками, прикручивали проволокой к коротким колышкам. Бабка Марья озабоченно руководила.
— Гроза идет, — объяснила она Тамаре. — Ой, сильная гроза! Может, даже и град будет. Надо все укрыть. Это Вера с Надей, Наталькины девки. Ты в дом иди, погоди там. Мы быстро тут закончим, потом и пообедаем все.
— Может, я помогу? — предложила Тамара. — Обедать я не буду, спасибо… Я банки принесла, и так, пустяки всякие, Юрий Семенович просил передать.
— Спасибо ему скажи. — Бабка Марья тревожно смотрела в абсолютно безоблачное небо и хмурилась. — Не надо помогать, деточка, мы уже все укрыли. Там, за домом, Сашка еще вишенник кутает, да он один справится, ничего. Щас Митька должен приехать. Я вот думаю: успеет он до грозы, Митька-то? Ты бы тоже домой поспешила, вот что я тебе скажу. Ой, сильная гроза будет! Не поспеешь — так и останешься до ночи. Ты потом приходи, как закончится. Может, она быстро пройдет. А нет — так завтра. Завтра еще Лида с Катей приедут, а я пирогов напеку. А щас беги, а то посреди дороги застанет.
