— Я все сама сделаю, вы пока посмотрите, если интересно. Вам ведь интересно? Ну вот. Там все наши есть, и мы с Бэтээром есть, прямо с детства. Если не узнаете, я расскажу, где кто…
Она неторопливо, но явно привычно, выбирала насадки к этому кухонному комбайну, кромсала на четыре части кочан, искала подходящую миску для салата — все делала умело и правильно, — и Наталья открыла альбом.
Альбом начинался с фотографий каких-то давних-давних времен, наверное, девятнадцатого века. Мужчины в мундирах или в костюмах-тройках, все с усами, все — с прилизанными темными волосами, все — с широкими черными бровями и строгими светлыми глазами. Женщины в длинных платьях с воротниками-стойками, с прическами, как у классных дам института для благородных девиц, с белыми лицами и темными губами. Дети, сидящие в огромных креслах с резными спинками и подлокотниками, все — с локонами до плеч, все — в кружевных белых платьицах, у всех белое кружево приминает большой крест, свисающий на вычурной цепочке до живота… Прадедушка, прабабушка, а вот это дедушка, самая первая его фотография, есть еще последняя, а больше никаких не сохранилось. Бабушкиных — несколько, бабушка фотографировалась чаще, красавица была.
Полина за пять секунд нашинковала в этом комбайне капусту, натерла морковку, высыпала все в миску и принялась неторопливо доводить салат до ума, по ходу дела объясняя «где кто». Старых фотографий было много, и людей на них было много, но она всех помнила и все о них знала — кто родня, кто знакомый, кто лучший друг, кто случайно в кадр попал. Знала по именам не только родню, но и их друзей. О жизни многих многие подробности знала. Половина альбома — эти фотографии.
Потом на одной странице — две свадебные фотографии. Женихи разные, а невеста одна.
— Это отец Бэтээра, а это мой, — сказала Полина так, будто рядом с женихами больше никого не было.
— Значит, вот это ваша мама? — не удержалась Наталья от дурацкого вопроса.
— А… ну да, — даже растерялась Полина и будто впервые заметила невесту на свадебных фотографиях. — Это Инночка, конечно, кто же еще, раз рядом стоит.
Инночка была красавица. Просто красавица. Нет, не просто красавица, а такая красавица, что в это сразу даже как-то и не верилось. Инопланетянка какая-то. Правда, если как следует присмотреться, черты бабушек и дедушек в ее неземной красоте угадывались, но нельзя сказать, что она была похожа на кого-то из них. Просто все самое лучшее, что было в лицах предков, слилось в ее лице в безупречной гармонии — и получилось вот это ослепительное чудо. Смотреть — глазам больно…
Только почему-то на обеих фотографиях она была одна и та же. Насколько понимала Наталья, между этими свадьбами прошло как минимум десять лет, если не больше.
— Вот здесь ей восемнадцать, а вот здесь — тридцать шесть, — будто услышав ее мысли, сказала Полина. — Ничего себе, да? Как манекен из холодильника. Листайте, тетя Наташа, дальше уже все про нашу семью.
Наталья опять про себя отметила, что Полина привычно и без всяких эмоций отделяет «свою семью» от матери; от «манекена из холодильника» даже невольно поежилась, но говорить ничего не стала и послушно перевернула страницу.
— Тетя Варя, — гордо сказала Полина, бросила салат на произвол судьбы и пристроилась сбоку на подлокотнике кресла, заглядывая Наталье через плечо и сопя над ухом. — Это тетя Варя с Бэтээром. Это уже со мной. Это она пельмени лепит. Это на паспорт снималась. Это цветы поливает. Это Бэтээра в первый класс ведет. Это она Бэтээра в армию провожает. Это Бэтээр с дядей Васей из армии пришли, у нас гости… Это тетя Варя уже вместе с Бэтээром меня в первый класс ведут. Вот этот портрет мы из маленькой увеличили. А больше теть Вариных фотографий нет, дальше только мы с Бэтээром. А теть Вариных и этих не было бы, если бы не дядя Вася. Он с детства фотографией занялся, ну и щелкал все подряд. И Бэтээра, и тетю Варю… Они с Бэтээром с первого класса дружили, дядя Вася нам как родной. И тетя Варя его любила. Вообще-то тетя Варя всех любила. Она очень добрая была. А красивая какая, да? А в жизни еще красивее была.
— Очень красивая, — тихо сказала Любочка, прижимаясь к Натальиному боку с другой стороны. — Хорошая.
— Лучше всех, — гордо уточнила Полина. — Знаете, как мы ее любим!
— Те, кого мы любим, — всегда лучше всех, — согласилась Наталья. — И самые красивые.
Тетя Варя и на самом деле была красивая. Худенькое лицо, очень немолодое, втянутые щеки, торчащие скулы — и огромные, прекрасные глаза в густых темных ресницах. Глаза были молодые, веселые и счастливые. И губы были молодые, веселые и счастливые. Почти на всех фотографиях тетя Варя улыбалась — чуть-чуть, едва заметно, будто сдерживая смех или, наоборот, ожидая чего-то смешного… И коса у нее была молодая — темная, толстая, скрученная в тяжелый узел на затылке. А еще тетя Варя была чуть повыше того Бэтээра, которого вела в первый класс. Совсем чуть-чуть, сантиметров на десять, наверное. Если бы выпрямилась — то была бы еще на несколько сантиметров повыше. Но выпрямиться тетя Варя не могла — ей мешал горб. Горб был виден только на одной фотографии, как раз на той, где она вела Бэтээра в первый класс, там их снимали во весь рост и сбоку. На остальных фотографиях тетя Варя всегда смотрела в камеру своими молодыми счастливыми глазами. Или это камера всегда смотрела в ее молодые счастливые глаза.
— Дальше уже не интересно, — заявила Полина, отбирая альбом у Натальи. — Дальше только Бэтээр и я, ничего особенного, все одно и то же. Мы не очень часто фотографируемся, только когда дядя Вася ни с того ни с сего снимать начинает. А чего снимать-то? Никаких событий.
— Погоди, — удивилась Наталья. — Как это не фотографируетесь? А в тех пакетах что? Там ведь тоже фотографии, правильно?
— Ага, — подтвердила Полина. — Правильно, фотографии. Инночкины.
Она бережно положила бархатный альбом на стол, шагнула к плетеному креслу, подхватила один из битком набитых больших пластиковых пакетов и вывалила его содержимое на пол прямо посреди кухни.
Там были сотни фотографий. Цветные, великолепного качества, большие, не очень большие и очень большие, многие запаяны в пластик, некоторые — в тонких светлых рамочках, и даже, кажется, несколько из них были сшиты в книжечку.
— Полина! Зачем же ты на пол? — ужаснулась Наталья, торопливо вылезла из кресла и опустилась перед многоцветной кучей на колени.
Любочка присела рядом, помогая Наталье собирать и складывать в стопки невероятное количество Инночек — в разных нарядах, с разными прическами, в разных интерьерах, на фоне разных пейзажей и памятников, — но всегда только Инночка.
— А куда же их? — удивилась Полина, опустилась на корточки и тоже стала собирать фотографии. — Они нигде больше не поместятся.
— Картина, — неожиданно сказала Любочка и протянула Наталье большой снимок, наклеенный на картон.
Действительно, это была фотография не самой Инночки, а ее портрета, написанного очень неплохим художником. Очень, очень неплохим художником, и к тому же наверняка пламенно влюбленным в свою модель. Может быть, и модель к нему была не совсем равнодушна, во всяком случае, смотрела Инночка на художника без той высокомерной холодности, с которой смотрела со всех своих фотографий. Даже свадебных.
