Вера положила трубку, закинула руки за голову и покрутилась в офисном кресле, глядя в потолок и улыбаясь. Сегодня она идет на свидание. Через неделю ей двадцать семь, а сегодня она идет на свидание впервые в жизни. Как сказала бы тёзка: «Как вам такой поворот сюжета?» Крутой поворот, не будем скрывать. И сюжет забавный. Кто узнает — обхохочется. Лучше бы, конечно, никому не узнавать. Она и в одиночестве похохотать может. Да прямо сейчас и похохочет… Нет, сейчас не получится. Сейчас еще не остыли губы, и плечи, и руки, и, похоже, не собираются остывать, и даже лодыжка, до которой Сашка сегодня не дотрагивался, — и та опять огнем загорелась… И ничего смешного в этом нет. В этом есть масса грустного: невроз, считай, уже заработан, а может быть, и психоз, и если вовремя не принять решительные меры, — это верная госпитализация в смирительной рубашке. Хорошо бы, если бы лечащим врачом оказалась тёзка. Уж тёзка ее лечи-и-ила бы… Лечила, лечила, лечила… Тезка Веру всю жизнь лечит, так что дело для обеих привычное.
Вера хихикнула, раскрутила кресло посильнее и поджала ноги, глядя в кружащийся и качающийся потолок. Говорят, в потолок смотрит тот, кто что-то вспоминает. Общий поведенческий стереотип, если верить мутной науке психологии. Но верить ей мы не будем. И вспоминать мы ничего не будем. И если уж быть честной хотя бы перед собой, то ей и вспомнить абсолютно нечего. И это хорошо.
— Ур-р-р, — животом сказал от двери Владимир Витальевич. Вера подозревала, что он не только разговаривает животом, но и думает, чувствует и мечтает. — Ур-р-р… Какая вы сегодня, Верочка Алексеевна… Ур-р-р… веселенькая…
Ага, уменьшительные суффиксы в ход пошли. Сейчас руки протягивать начнет. Вера опустила ноги, затормозила круговерть кресла и повернулась лицом к этому идиоту. Ну, точно — дергаются у него ручки. Щупальца его волосатые. И глазки заблестели. И губки зашлепали. Горилла и горилла. Три раза женат был! Кто хоть за эту гориллу мог замуж выйти? Говорят: любовь зла…
— Владимир Витальевич, вы когда-нибудь влюблялись? — задушевно спросила она, задумчиво разглядывая это туловище. Если сейчас рыпнется — то креслом его, диплодока недобитого…
Туловище остановилось, перестало дергать ручками, блестеть глазками и шлепать губками, посмотрело заинтересованно и сказало животом:
— Гы!
Это могло означать: «сто раз влюблялся, кому еще и влюбляться, как не мне», а могло — наоборот: «с чего это я сам буду влюбляться, пусть уж в меня влюбляются». А могло и ничего не означать. Инстинктивная реакция живота на внешний раздражитель. Диплодок же.
Диплодок шмыгнул носом, почесал бороду и двинулся к своему месту, обходя Веру по широкой дуге. Устроился в точно таком же крутящемся кресле, уставился в стол перед собой и вдруг с плохо скрытой обидой спросил:
— Наверное, сама в кого-нибудь влюбилась, да?
Обижается. Значит, себя как объект ее влюбленности не рассматривает. Диплодок с объективной самооценкой… Интересный поворот сюжета.
— Влюбилась, Володь, — радостно соврала Вера. Или не соврала? Ну, посмотрим на реакцию аудитории. Поверит — значит соврала… — Замуж выйду. Володь… Детей нарожаю… Представляешь?
— Не представляю, — хмуро сказал Владимир Витальевич, не отрывая взгляда от стола. — Чай будешь пить?
Не дожидаясь ответа и не глядя на нее, он тяжело выбрался из кресла, потопал в угол комнаты за ширмочку, где стояли стол с электрическим чайником и разнокалиберными чашками и маленький старый холодильник со стратегическим запасом продуктов, пополняемым по очереди всеми дежурными, стал там шумно возиться, гремя посудой, хлопая дверцей холодильника и все время что-то бурча себе в бороду. Ругается, наверное. Вера напрягла свой кошачий слух.
— Мужики, ищите Аэлиту! Аэлита — лучшая из баб, — тихо пел себе в бороду Владимир Витальевич с выражением злобной ненависти.
Мама говорила, что эта песня была в моде лет тридцать пять назад. Владимиру Витальевичу недавно стукнуло тридцать четыре.
— Володь, ты откуда эту песню знаешь? — Вере вообще-то было наплевать, откуда он чего знает, она просто хотела дать понять, что слышит его злобную ненависть, но как объявление войны ее понимать отказывается. Она не любила войны. А что вмазала на днях — так это не военные действия, а инстинктивная реакция ее организма на внешний раздражитель.
— У отца записи старые есть, — не сразу отозвался Владимир Витальевич вполне мирным голосом. — Самодеятельность какая-то под гитару… Отстой. Но есть и ничего, со смыслом… Тебе без сахара? Ну да, тебе без сахара, тебе с шоколадом. Бутербродик съешь?
Он вышел из-за ширмы с большой коробкой конфет в руках, на которой, как на подносе, стояли две чашки и блюдце с горкой бутербродов. Поставил коробку на Верин стол рядом с телефоном, взял одну чашку и опять устроился в своем кресле.
— Ух, ты, с икрой! — радостно удивилась Вера. — Ух, ты, и с рыбкой! Ух, ты, «Москва вечерняя»! Где ты такие конфеты нашел? Они ж в магазинах хорошо, если раз в год мелькают, перед праздником каким-нибудь… Володь, у тебя сегодня какой-нибудь праздник?
— Ур-р-р, — животом сказал Владимир Витальевич. — Вы, Вера Алексеевна, оказывается, большая юмористка… Иди, глянь, чего там на столе.
Вера поднялась, с некоторой опаской заглянула за ширму — кто его знает, чего от него ожидать можно… На столе стояли красные розы в трехлитровой банке и большой торт в прозрачной коробке. Торт был весь в кремовых розочках и сахарных кружевах, а в центре этого великолепия покоилось толстое прозрачное сердце из вишневого желе, пронзенное тонкой блестящей стрелой — кажется, из карамели. Вера задела стол, и толстое желейное сердце вздрогнуло. Ужас, какой. Она молча вернулась на свое место и уставилась на Владимира Витальевича.
— Не поняла, да? — с упреком сказал тот. — Не поняла… Это я предложение тебе сегодня сделать собирался. Праздник… Ур-р-р.
— Ничего себе, — растерялась Вера. — Это что-то уж очень крутой поворот сюжета… ты ж меня в последнее время до белого каления довел… Нарочно, что ли? Я тебя креслом хотела стукнуть…
— Ладно врать-то… — Владимир Витальевич машинально потрогал уже светлеющий синяк на скуле и вздохнул: — Я ж не знал, что у тебя кто-то есть. Ты меня извини, ладно? Я тебя обидеть не хотел. Но тоже пойми: ты ж все время перед глазами… А я живой человек. Не сдержался. А он кто?
— Кто — он? — не поняла Вера.
— Ну, в кого ты влюбилась. За кого замуж собралась.
Поверил. Во как. Значит — соврала. Ну и хорошо. Вот только влюбиться ей не хватало.
— Да ты его не знаешь, — начала она, не очень представляя, что врать дальше. — Так, больной один.
— По нашему профилю? — неожиданно заинтересовался Владимир Витальевич.
— По какому нашему профилю? — удивилась Вера. — Я ж не практикующий врач… Да и профиль там совсем другой. У него нога покалечена… И вообще я не представляю, как можно влюбиться в кого-нибудь из наших клиентов.
