— Я не спящая, — с трудом сказала Вера, не открывая глаз. — Я просто умерла.
— Никогда не видел мертвых красавиц, которые сопят и хихикают в гробу, — возразил Сашка. — Полтора часа уже сопишь и хихикаешь. Просыпайся давай… Я на лоджии корзинку нашел и две какие-то коробки. Всю еду уложил. Ты в чем свои вещи повезешь? Я же не знаю, что надо укладывать… Просыпайся, просыпайся, Николаич через два часа приедет, а ты тут в одних часах. Водонепроницаемых… Эй, ты чего?!
Веру как пружиной подбросило. Полтора часа! Сопит и хихикает! Сейчас тёзка припрется! Она собиралась зайти, забрать что-нибудь из остатков праздничного угощения! А Вера тут в одних водонепроницаемых часах! И противоударных тоже: вскакивая, она ощутимо приложилась часами о ножку стола, — а им хоть бы что, тикают себе спокойненько. Половину пятого уже натикали… Куда опять делся ее халат? Сашка хоть одеться успел, бессовестный… И зачем он двигает стол?
— Я мебель переставлять не собираюсь, — ответил Сашка на ее невысказанный вопрос. — Я просто отодвинул немножко, чтобы ты не стукалась. Ты ведь не будешь мне за это челюсть ломать, нет? Спасибо. Куда тебя понесло? Спокойно. Вот твой сарафан. А все… м-м… остальное в шкаф убрал. Ты мне за это руку не вывихнешь?.. Вер, ты чего так нервничаешь? Все мы успеем, не беспокойся…
— Сейчас тёзка придет! — Вера схватила сарафан и в панике кинулась в спальню. — У нее свой ключ! А я тут в одних часах! Она же просто умрет! Ой, что будет…
— Ничего не будет, — успокоил Сашка, топая за ней. — Она через час придет. Звонила недавно.
— И ты, конечно, сказал, что я сплю? — ужаснулась Вера.
— Я сказал, что ты мусор пошла выносить, а меня оставила ее звонка ждать.
— Интересный поворот сюжета, — пробормотала Вера, торопливо одеваясь. — А она что сказала?
— То же самое: интересный поворот сюжета… — Сашка засмеялся и принялся неумело помогать ей застегивать сарафан. — Я сказал, что сам хотел мусор вынести, но ты не разрешила, потому что у меня нога покалечена. Вер, а чего ты ее так боишься?
— Нога! — вспомнила она, демонстративно не услышав его вопрос. — Надо же перевязку сделать! Давно надо было сделать, а то мало ли что… Вот оставят тебя в больнице еще на неделю!
И все время, пока мазала зеленкой почти заживший рваный шрам на Сашкиной ноге, закрывала еще не снятые швы марлевыми нашлепками и заклеивала полосками пластыря, Вера думала: а чего это она так боится тёзки? Да нет, не боится. Просто тёзка тут же начнет обсуждать фасон свадебного платья и спрашивать, в какой комнате будет детская. И что ей отвечать? Вера не знала, что отвечать. В общем-то, и знать не хотела. Ну его, это платье, и даже ну ее, эту детскую… Сейчас она ни о чем не думала, кроме Сашки, и дум этих хватало за глаза. Одержимость, вот как это называется. С точки зрения мутной науки психологии…
— Я вспомнил, как это называется, — вдруг сказал Сашка, внимательно следя за ее руками. — Это одержимость. Я ни о чем и ни о ком, кроме тебя, думать не могу… Вер, ты, о чем сейчас думаешь?
— О том же.
— Это патология?
— Конечно…
Они внимательно уставились друг на друга, помолчали, а потом одновременно взглянули на часы.
— Надо забаррикадироваться, — деловито предложил Сашка.
— Поздно, — с сожалением сказала Вера. — Тёзка уже пришла. По лестнице поднимается. Сейчас дверь откроет.
И тут же щелкнул дверной замок.
— И ключи у нее надо отобрать, — шепотом сказал Сашка. — А то…
А больше ничего сказать не успел, потому что в присутствии тёзки почти никто ничего сказать не успевал, за всех говорила она сама, и Вера до сих пор не могла понять, как тёзка часами слушала клиента по телефону доверия, только иногда поддерживая беседу междометиями с сочувственной и заинтересованной интонацией. Явившись, тёзка тут же умело организовала предотъездную суету и неразбериху с ревизией уже уложенных вещей, конфискацией кое-каких уже уложенных продуктов и выниманием из ведер и банок части розовых букетов. А когда она узнала, что в Становое Веру повезет Олег Николаевич, хороший водитель господина Сотникова, то тут же решила прокатиться до Станового вместе с ними, раз уж такой случай подвернулся. Должна же она проводить лучшую подругу? Проводит — и вернется. Тем же транспортом. Ведь Олег Николаевич не женат? Ну вот, чего ж тем же транспортом не вернуться?..
— М-м-м, — Сказала Вера, что означало: «Бедный Олег Николаевич, недолго же ему холостому ходить осталось».
Тёзка, как всегда, поняла Веру правильно и несколько обиженно буркнула:
— Да уж прям… Очень надо…
Сашка, как ни странно, тоже понял Веру правильно и рассудительно заметил:
— Пора бы ему жениться. Все-таки с ребенком одному трудно.
Вера подумала, что и ему одному с ребенком трудно, но тут тёзка вцепилась в Сашку с расспросами о ребенке Олега Николаевича, и о его бывшей жене, и о его родителях, и о его характере, привычках, слабостях, а заодно уж — и о зарплате. Потом приехал Николаич, и пока все таскали в машину коробки, корзину и розы, тёзка спокойненько устроилась на переднем сидении рядом с водительским, и всю дорогу до больницы приставала к Николаичу с теми же вопросами, только слегка замаскированными под светскую беседу. Николаич светскую беседу охотно поддерживал, а Вера с Сашкой сидели сзади держались за руки и тихонько хихикали. А потом как-то очень быстро доехали до травматологического отделения, и тёзка опять организовала суету — выбирала, какой пакет с едой Сашке отдать, а какой себе забрать, какие розы в больнице оставить, а какие домой увезти… И все время кричала, что давно пора ехать, что Становое — не ближний свет, что и так уже практически вечер, а еще возвращаться, а еще к матери за мелкой заехать… В общем, в суете, Сашка успел только разок быстро поцеловать Веру в своей палате, когда тёзка, сунув букет роз в пустую банку из-под огурцов, погнала Николаича к машине, а Вера успела только сказать: «Пока» — и побежала за ними, подозревая, что тёзка ведь и вернуться за ней может…
Вот какое получилось расставание. Даже не договорились, когда Сашка приедет. Ведь он, кажется, говорил, что собирается приехать? Или не говорил? Или это ей приснилось, а она решила, что это все наяву было? Вообще-то вполне могло присниться, все могло присниться, вплоть до водонепроницаемых часов на щиколотке, и даже, скорее всего — приснилось, потому что наяву ничего такого быть не может. Включая часы на щиколотке. А она сказала тете Шуре, что все решено! Ничего не решено, когда там решать было… И кому там решать было…
Но эта мысль почему-то нисколько ее не тревожила. Даже смешила слегка. Потому что с точки зрения мутной науки психологии одержимые ничего решить не в состоянии по определению. Тем более, такой серьезный вопрос, как семья. Для решения серьезного вопроса необходима холодная голова и спокойное состояние души. Но, с другой стороны, с какой стати решать такой серьезный вопрос, как семья, при холодной голове и со спокойной душой? Ведь на самом деле смешно… В общем, уже четвертый день Вера жила с ощущением некоторой нереальности. То есть вокруг-то все понятно было, все логично и правильно. Четыре громогласные тетки и два молчаливых мужика ловко и бережно приводили в порядок бабушкин дом, Вера готовила еду и мыла посуду, возилась в саду и даже на огороде, хотя в этом году ничего специально и не сажала, каждый вечер забегала к тете Шуре на несколько минут — просто так, посмотреть, как тетя Шура радуется ее появлению, а заодно уж порадоваться и самой, — пару раз участвовала в поисках Козочки, которую после смерти бабушки отдала соседям, и каждый день прыгала со старой березы в Тихий Омут, а потом неторопливо плавала от берега до берега лениво размышляя, кто это там прячется в кустах на противоположном берегу. Опять какой-нибудь брат какого-нибудь директора? Ай-я-яй… А ведь директор сказал, что мешать не будут. Вот и верь после этого честному слову бизнесмена… Давно что-то она воспитательных мероприятий не проводила, вот что. Выбилась из привычного ритма жизни — вот отсюда и ощущение нереальности. Вообще-то настроение у нее было мирное, воспитательные мероприятия не очень хотелось проводить, да и тот, кто прятался в кустах на том берегу, ей совсем не мешал. Ну, прятался и прятался, она бы могла его и не заметить. Строго говоря, она его и не заметила, она его услышала — в первый же день в абсолютно неподвижных кустах ни с того ни с сего хрустнула сухая ветка. А слух-то у нее был как у кошки… Вот она и стала прислушиваться на всякий случай. Сидел там кто-то, сидел. Каждый день, именно в то время, когда она прыгала с березы в воду и плавала от берега до берега. Интересно, с каким умыслом этот идиот там сидит? Если честно, так даже и не интересно. Но выяснить следует — так просто, например, для того, чтобы жизнь всяким идиотам медом не казалась.
