– Что вы такое говорите, – всплеснула она
руками. – А сколько было лицемерия, лжи, притворства. Неужели вы действительно
считаете, что тогда было лучше?
– Мне кажется, что тогда приличных людей было больше.
Возможно, я ошибаюсь.
– Безусловно, ошибаетесь. Тогда все притворялись и
приспосабливались. Нельзя было говорить то, что думаешь. Нет, нет, даже не
сравнивайте. Сейчас совсем другое время. Если вы можете заработать себе на
хлеб, то вы свободный человек, не зависящий ни от каких настроений чиновников
или своего руководства.
– Еще как зависящий, – возразил Дронго, – именно
сейчас, когда страх потерять работу буквально парализует людей в присутствии
начальства. Особенно если это частное предприятие.
– Все равно лучше, чем подчиняться чиновникам. Владелец
частного предприятия хотя бы умный человек, если сумел сделать деньги.
– Вот видите. Мерилом ума становится умение делать деньги.
– Так было во все времена. И боюсь, что так будет
всегда, – рассмеялась она. – Ваше здоровье, господин эксперт.
– Спасибо.
Подскочивший официант долил им вина.
– И эту несчастную компания «Ростан» вы тоже сегодня дожали
по полной, – вспомнил Дронго.
– Они сами виноваты, – пожала она плечами, – если
бы они согласились отдать землю, ничего бы не произошло. Могли бы спокойно
потом работать.
– Каким образом? Строительство завода – их последняя
надежда.
– Но это не наши проблемы.
– Вы так здорово их подставили с этим австрийским банком.
Возможно, если бы вы заранее их предупредили, они бы могли найти выход. Но вы
поставили ультиматум прямо во время суда.
– Кто вам об этом сказал? – удивилась Юна. – Это я
вам сказала во время суда, чтобы еще раз убедить Чагунаву. Мы ведь пытались их
предупредить, чтобы они не обращались к австрийцам, все равно у них ничего не
выйдет, ведь австрийский банк наши партнеры, и, конечно, они не захотели
рисковать, когда мы открыли им реальное финансовое положение компании «Ростан».
– Каким образом вы пытались их предупредить? – удивился
Дронго. – Насколько я понял, Вахтанг Михайлович до последней минуты верил
в возможность заключения договора с австрийским банком.
– Это их проблемы, – возразила Юна, – наш Йозеф
Гердхардович встречался с заместителем Чагунавы, как его звали, которого
убили...
– Николай Сутеев.
– Правильно. Мы пытались предупредить Сутеева, что это
дохлый номер. Но он почему-то не сообщил об этом своему компаньону. Это их
проблемы. Нас они не касаются. Через три дня Сутеева убили, а Чагунава решил
идти до конца, тогда и мы тоже решили идти до конца.
– Вы предупреждали Сутеева о том, что контракта с
австрийцами может не быть? – изумленно уточнил Дронго.
– Да, – кивнула она, – конечно, предупреждали. Он
встречался с Гоффманом. Но, очевидно, Сутеев просто не успел рассказать о наших
предложениях. Говорят, что Вахтанг Михайлович был в Санкт-Петербурге. Хотя все
равно непонятно. Речь шла о судьбе компании, и Сутеев мог ему туда позвонить.
– Теперь мне многое становится ясным, – ошеломленно
произнес Дронго. – Значит, Сутеев знал, что компания обречена и если они
не отдадут завод с землей, то вы будете настаивать на исполнении иска?
– Конечно, знал. Он как раз был тот человек, который все знал.
Поэтому я так удивляюсь, когда кто-то думает о нашей возможной причастности к
его убийству. Зачем? Для чего? С ним было гораздо легче договориться, чем с
этим упертым грузином.
Дронго молча кивнул. Он уже понимал, что ему следует сделать
некоторую переоценку случившегося. Официант принес горячие блюда. После них
предложил десерт, но оба гостя дружно от него отказались. Первая бутылка вина
была выпита. Вторая была опустошена наполовину, когда она спросила его:
– А вы женаты?
– Да. У меня двое детей, но они живут далеко отсюда. Я
стараюсь не подставлять их под мои расследования.
– Жена тоже живет далеко? – спросила Юна.
– Тоже, – кивнул он.
– Значит, вы остаетесь один в Москве. У вас есть кто-нибудь
или вы ведете праведный образ жизни отшельника?
– Веду «праведный образ жизни отшельника», – сообщил
Дронго.
– Интересно, – сказала она со значением, – значит,
мы можем повторить наш эксперимент? Как вы считаете?
– Не знаю, – честно сказал он, – мне кажется, мы
несколько не в том возрасте для подобных экспериментов.
– И вам не стыдно? Говорить такое женщине? Я уже не говорю о
своеобразном самоуничижении.
– Я не изменяю своей жене, – пробормотал Дронго,
чувствуя, как неубедительно звучат его слова.
– Эти сказки расскажите другим, – усмехнулась
Юна. – Какие еще причины для отказа? Послушайте, это даже неприлично. Я
уговариваю вас уже десять минут. У вас есть совесть? Я ведь могу просто
оскорбиться.
«И правильно сделаете», – подумал Дронго.
– Не нужно, – попросил он, – не нужно
оскорбляться. Вы должны меня просто понять. Сегодня ночью я улетаю. Вернусь
только через несколько дней. Если вы разрешите, я вам позвоню.
Она разочарованно усмехнулась.
– Приятная форма отказа, – произнесла она. –
Ладно, черт с вами. Хотя все равно обидно. Вы напомнили мне о моем возрасте, а
это всегда очень неприятно.
Когда они выходили из ресторана, он не решился напомнить ей
о букете цветов. А она не захотела вспомнить. Уже прощаясь, она неожиданно
сказала:
– И все-таки жаль. У нас дважды сорвались наши встречи. Как
вы думаете, мы увидимся еще через тринадцать лет? Сколько нам тогда будет? Под
шестьдесят. Идеальный возраст для свидания двух старых знакомых. Прощайте,
господин эксперт.
Она села за руль своего шестисотого «Мерседеса» и мягко
отъехала. Только тогда к Дронго подскочил официант.
– Там остался ее букет. Что нам с ним делать?
– Боюсь, он ей больше не понадобится, – ответил Дронго,
глядя вслед машине.
Глава 17
В Нижний Новгород он прилетел ранним утром. Сразу из
аэропорта он поехал к дому Роберта Кярвалиса, работавшего в областном
управлении МЧС. Таксист доставил его прямо к дому Кярвалиса. Он вошел в здание,
поднялся на третий этаж. Позвонил, прислушиваясь к шуму шагов. Дверь открыла
симпатичная девушка лет шестнадцати. Она была в коротком халатике.
– Ой, извините, – сказала девушка, – я думала, что
это водитель нашего папы. Кто вам нужен?
– Это квартира Роберта Кярвалиса?
– Да. Но его нет дома. Он уехал на работу. Мама, это
спрашивают папу, – крикнула дочь матери в комнату.
