Дронго взглянул на Вейдеманиса. Тот пожал плечами:
– Проклятый капитализм, – невесело пробормотал Эдгар.
– И еще, – вспомнил Сутеев, – он просил передать
вам ваш носовой платок. Когда все закончится. Я принес его с собой. В прошлый
раз он тоже был со мной, но я не мог его дать, иначе вы бы поняли, что Николай
заранее готовился к своему убийству. Вот ваш платок.
Сутеев вытащил завернутый в прозрачный целлофановый пакет
выстиранный и выглаженный носовой платок. Передал его Дронго.
– Приличный человек, – усмехнулся Вейдеманис, – не
забыл про чужой носовой платок.
* * *
За два часа до разговора с Дмитрием Сутеевым.
Последняя остановка метро на Калужско-Рижском направлении –
станция «Битцевский парк». Его машина подъехала к метро. Водитель вышел из
машины, чтобы найти нужную им улицу. Вернулся в машину, сел и поехал в южном
направлении. Минут через десять он мягко притормозил, показывая на пятиэтажный
старый дом.
– Это здесь.
– Подожди меня здесь, – попросил Дронго.
Он вылез из машины, поднял голову. С самого утра моросил
дождь. Дронго прошел к дому. В это утро во дворе почти никого не было. Он вошел
в старый обшарпанный подъезд, поднялся на несколько ступенек наверх, нашел
одиннадцатую квартиру на первом этаже. Позвонил. Ждать пришлось довольно долго.
Затем дверь открылась. На пороге стоял мужчина лет сорока. Высокого роста, с
хорошо развитой мускулатурой, в одной темно-синей майке и джинсах. Крупные
черты лица, светлые глаза, всклокоченные темные волосы, упрямо сжатые губы и
выступающий вперед подбородок. Он испытующе смотрел на Дронго.
– Здравствуйте, – сказал гость, – вы Петр
Данилович Гевелич?
– Да, – спокойно кивнул тот, – это я.
– Можно войти?
– Конечно. А вы один?
– Да. И вас это удивляет?
– Немного, – пожал плечами Гевелич, – я думал, что
за мной приедут двое или трое. Как обычно показывают в кино. Когда
арестовывают.
Дронго взглянул на хозяина квартиры.
– Почему вы решили, что я приехал вас арестовать?
– Не нужно играть в кошки-мышки, – попросил Гевелич, –
я и так столько всего передумал. Вы ведь не в гости ко мне приехали. Проходите
в столовую, я сейчас рубашку надену.
Дронго прошел в столовую. Здесь было чисто, убрано. На стене
висела большая женская фотография. На серванте стояли фотографии девочек. Рядом
была фотография, где были запечатлены все пятеро. Сам хозяин квартиры, его
супруга, улыбающиеся девочки и мальчик на руках у матери. Счастливая семья
улыбалась фотографу. Дронго нахмурился, сел на стул. Гевелич вошел в комнату,
уже надев темно-синюю рубашку. Прошел к столу, тяжело опустился на стул.
– Приехали за мной, – снова сказал он, – я ведь
знал, что вы все равно придете.
– Я не из милиции и не из прокуратуры, – сообщил
Дронго, – я всего лишь частный эксперт.
– Какая разница, как вас теперь называют, – криво
усмехнулся Гевелич, – все одно уже. Раз приехали, значит, нашли. Так и
должно было случиться.
– Где ваш сын? – неожиданно спросил Дронго, чтобы
сменить настрой хозяина.
– Что? – не понял тот.
– Где сейчас ваш сын?
– А при чем тут мой сын? Он сейчас у моей сестры гостит, в
деревне. Почему вы про него спрашиваете?
– Я слышал, что он тяжело болел несколько месяцев назад.
– Верно, – вздохнул Гевелич, – очень тяжело. Врачи
сказали, что не выживет. Какую-то инфекцию подхватил. Когда матери рядом нет,
ребенку трудно одному...
Он отвернулся. Было заметно, как он нервничает.
– Успокойтесь, – попросил Дронго, – вы все не так
поняли. Я приехал сюда как человек, который хочет разобраться, что именно
произошло. Вы ведь работали с Николаем Евгеньевичем?
– Да, – кивнул Гевелич, – вместе работали
несколько лет. Я в компанию давно пришел, первым прорабом у них был. Все их
строительные работы через меня проходили.
– Не сомневаюсь. Все говорили, что вы хороший профессионал.
Простите, что я спрашиваю. Когда произошла эта авария?
– Три года назад, – глухо выдохнул Гевелич, – я
сам сидел за рулем. Сам вел машину, когда выскочил этот грузовик. И самое
обидное, что светло было, все вокруг видно, а он вдруг выскочил на встречную
полосу. Я еще хотел увернуться, уйти от столкновения, повернул машину, и он
врезался прямо в нас...
Он тяжело вздохнул.
– Девочки погибли сразу. Обе. Они были близняшки, и говорят,
что у близняшек должна быть похожая судьба. Не знаю. Может, и так. Жена
мучилась в больнице полтора дня. Ей не сказали, что случилось. Мальчик почти не
пострадал, только ссадины были. А я живой остался. Вообще ни царапины. Можете
себе представить, – он закусил губу, очевидно, чтобы не
расплакаться, – вот так иногда несправедливо бывает. Они погибли, а я
живой остался.
Гевелич сжал кулаки. У него были мощные кулаки рабочего
человека.
– Я тогда думал, что просто с ума сойду. Если бы не сын,
точно повесился бы. Или спился. Не знаю. Только в Бога я после этого не верю. Я
ведь крещеный был, и дети были крещеные. Вот после этого случая я свой крестик
и выбросил. Сказал, что Бог не может такое устраивать. Значит, его и нету
вовсе. Я почти полгода на работу не ходил. Шесть месяцев. И вы знаете, что они
делали? Зарплату мне домой посылали. Ни разу никто не спросил, когда ты выйдешь
на работу. Ни разу. Это все Николай Евгеньевич делал. Мне ребята рассказали,
что он вообще запретил меня трогать. Ну а потом я вышел на работу. Нельзя было
дома сидеть, нечестно так зарплату получать.
Дронго молча слушал исповедь человека, сидевшего перед ним.
– Потом немного отошел, – продолжал Гевелич, –
трудно было, но пытался забыться. А как тут забудешься, когда домой приходишь и
на тебя отовсюду глядят глаза жены и девочек. А тут еще пацан начал все
понимать, спрашивает, где его мама. Я иногда думал, что не выдержу, просто
сорвусь. Открою газ и взорву нас вместе с сыном. Потом в себя приходил. Николай
Евгеньевич помог мальчика в детский сад устроить. А зимой Саша заболел. Я отвез
его в больницу, когда у него температура уже под сорок была. Он весь горел.
Врачи сказали, что эта какая-то инфекция, долго объясняли, что нужно было
раньше приехать. Я думал, что сойду с ума. Это ведь все, что у меня в жизни
осталось. Если бы он умер, я бы точно рехнулся. Честное слово, в этот день бы
на себя руки наложил. Зачем мне жить, если и его Бог решил отнять.
А потом в больницу приехал Николай Евгеньевич. Он сразу
распорядился перевести ребенка в другую палату и начал звонить своим знакомым.
Оказывается, можно было найти какое-то дорогое лекарство. Он всех на ноги
поднял, честное слово, до заместителя министра дошел. Приехали врачи, какой-то
профессор. Сутеев ему рассказал и про нашу аварию, и про мою семью. Вы бы
видели, как этот профессор переживал, – он всхлипнул – оказывается, у него
самого за несколько лет до этого дочь умерла, – так вот, он не выходил из
палаты мальчика. Сидел рядом с ним. И меня убеждал, что Сашу они обязательно
спасут. Лекарства привезли. Потом сказали, что повезут на операцию. Я стоял там
в коридоре и плакал так, что вся больница собралась на меня, идиота полоумного,
посмотреть. Рыдал так громко, что из соседних палат люди выходили, чтобы меня
увидеть. Потом меня увели, сказали, что это шок. Уколы делали, лекарства
давали, я словно во сне был.
