Она легла, убеждая себя, что нужно спать, но смалодушничала
и свет гасить не стала.
В этом желтом веселом свете пугающие ночные звуки как-то
растворились, ушли, и Клавдия перестала их слышать. Лежа на боку, она
вспоминала, какой чудесный был день, и как она приехала, и собаки скакали
вокруг, а Дмитрий Андреевич их держал, и оказалось, что Линдой зовут
собаку-мальчика и не переименовывают, потому что он привык, а потом Андрей
протягивал ей ключ от ворот, и она смотрела ему в лицо, в неопределенного цвета
глаза, конечно же, самые прекрасные глаза на свете.
Так она и уснула со светом, до шеи натянув одеяло и мечтая
об Андрее, который знать ее не желал и думать о ней не думал.
* * *
Зато в это же самое время о ней думал другой человек.
Он думал о ней так пристально, что именно его напряжение
полночи не давало ей спать, нагоняя ужас.
На столе перед ним лежали отчеты наблюдателей за последние
две недели, которые он уже знал почти наизусть, до самых мелких деталей. Знал
так же твердо, как то, что время пришло.
Он убедился во всем, в чем должен был убедиться. По крайней
мере в том, что касалось мужчины.
За женщиной придется еще некоторое время понаблюдать, но он
совершенно уверен, что это она. Именно она.
Время, время… Оно поджимало и торопило его, но торопило не
как враг, а как союзник. Оно укрепляло его решимость и мягко подталкивало
вперед бархатной неумолимой рукой. Если бы не время, которое невозможно
остановить или уговорить подождать, он долго бы еще тянул, отодвигая неизбежное
и закрывая глаза на очевидное.
А медлить было уже нельзя.
Мужчину устранить сложнее, именно поэтому он будет первый.
Даже в школе учили сначала браться именно за самое трудное.
Он вспомнил еще одну женщину, умершую в мучениях.
Это было много лет назад, но он помнил и чувствовал ту
смерть так, как будто она случилась час или два назад. Он видел ее изменившееся
лицо и скрюченную, неестественно белую руку. Он рассматривал ее с жадным
любопытством и торжествующим, ни с чем не сравнимым ликованием – это сделал он!
Он убрал ее с дороги. Он придумал сделать так, что она уже
никогда не будет ему опасна и ее поганый язык не сможет ничего и никому
рассказать.
Об одном он жалел – она так и не узнала, что он убил ее.
Жалел остро, истово, постоянно.
Она умерла – и все. Наслаждаясь тем, что это дело его
собственных рук, он так и не смог насладиться ее ужасом, страхом, чувством
обреченности, которые в миллион раз усилили бы ее мучения, знай она, что ее
смерть – это он.
Тогда он думал, что все предусмотрел и поставил точку в
деле, мучившем его годами. Много лет он прожил в покое и счастье, наслаждаясь
тем, что убрал с дороги лукавую гадину, мешавшую ему дышать. И вот теперь
приходится снова планировать и рассчитывать, устраивая новую смерть.
Только эта смерть, и даже не одна, а две, даст ему
возможность жить так, как он привык.
Этих двоих он ненавидел меньше, чем ту, первую. Они были
недостойны его ненависти, мелки и – он уверен – трусливы.
От долгого сидения за столом у него затекли ноги, и он
встал, чтобы размяться.
За окнами была непроглядная, густая, почти осенняя ночь.
Только душно было не по-осеннему. Наверное, придется все же купить
кондиционеры. Конечно, по старинке, с открытым окошком приятнее, но жара давит,
угнетает, не дает работать и думать. Он плохо переносит жару.
Срок для мужчины был уже назначен.
Пистолет он отверг, хотя, купленный заранее, он лежал у него
в столе, ожидая своего часа.
Нет, пистолет – это слишком просто и незамысловато. Он
хочет, чтобы это не было так быстро. Чтобы потребовало усилий. Чтобы его жертва
не умерла мгновенно и безболезненно – вздох, а выдоха уже никогда не будет.
Ему нужно, чтобы тот человек не просто умер, а умирал. Пусть
недолго, пусть всего несколько секунд, но ему-то он скажет, кто заставил его
платить по счетам. Давней ошибки он не повторит. Этот умрет не просто так. Этот
умрет, твердо зная, за что.
Именно поэтому он не поручил это дело никаким исполнителям,
готовым за деньги на все. Он должен сделать это сам, исправив то, что он
когда-то не доделал.
И зажить дальше веселой счастливой жизнью.
Он глубоко и радостно вздохнул.
За запертой дверью послышались шаги, и дорогой, любимый,
единственный голос, ради которого он был готов на все, спросил озабоченно:
– Почему ты не спишь? Тебе же нужно отдыхать! Ты знаешь,
который час?
– Иду-иду, – отозвался он с нежной готовностью. – Ложись
скорее.
Он поправил штору на распахнутом окне и задвинул ящик стола,
в котором лежал короткоствольный израильский пистолет с глушителем и моток
обыкновенного капронового шнура, который продается в любом хозяйственном
магазине.
* * *
Понедельник начался дождем.
Дождь шел всю ночь, и к утру весь город был мокрым, холодным
и нахохлившимся, как воробей, переживший зиму.
Жара последних дней лета почти заставила уверовать в то, что
невозможное возможно и осень, задержавшаяся где-то по дороге, еще не скоро
вспомнит о Москве и спешно начнет наверстывать упущенное.
Не тут-то было.
Осень прибыла точно по расписанию, прихватив с собой дождь,
туман и северный ветер. И сразу стало видно, что она и не собиралась нигде
задерживаться и давно уже в городе – со старых лип в скверике напротив густо и
обильно сыплется листва, клены уже совсем пожелтели, озябшие от ветра капли
нервно дрожат на стеклах, и впереди только холод, дождь, короткие дни и ранние
сумерки…
“Уеду, к черту, в отпуск”, – сердито решил Сергей, глядя в
окно на залитый дождем серый асфальт больничного двора. Прикрываясь мокрым
плащом, под окнами наискосок пробежал санитар Дима, толкая перед собой белую
больничную тележку. Полы его халата тоже были мокрыми.
Что это за климат? Шесть месяцев в году зима, а все
остальное не поймешь что – то предзимье, то предлетье какое-то. Только-только
придет тепло, только-только расслабятся и успокоятся замученные зимними
стрессами люди, и снова – дождь, холод, ветер… Жди теперь еще полгода
следующего предлетья. Настоящее лето в этих широтах бывает раз в двадцать лет.
“Точно, нужно в отпуск уехать, – обрадовавшись собственному
решению, подумал Сергей. – Бог с ней, со школой, что там они пропустят, первый
и третий класс? Уговорю Ирку. Не будем ждать никаких каникул. Сдохнуть можно,
пока дождешься. Лучше тогда в ноябре еще раз слетаем. Или они без меня слетают.
Хотя Ирка, конечно, одна никуда ездить не любит, но я попробую вырваться.
Может, и получится…Поедем в отпуск, и точка”.
