– И как обычно, нет только одного Ларионова, – с сочувствием
произнесла Таня. – Ясненько.
– Танька, – сказала Клавдия, стараясь быть как можно более
убедительной, – то, что ты меня тогда застукала в ванной, не дает тебе никакого
права надо мной издеваться. Я его люблю с двадцати лет. И дальше любить буду.
– Ну и дура, – ответила Таня с тем же глубоким сочувствием,
и до Клавдиного дома они промолчали.
– Спасибо, – сказала Клавдия, выбираясь на холод из теплого
салона “девятки”.
– Звони мне завтра, как только что-нибудь узнаешь, –
приказала Таня. – А если я раньше узнаю, я тебе сама позвоню. А может,
договорюсь с Андрюхой, и мы к нему опять вечерком подъедем.
– А как же Павлов? – развеселилась Клавдия. – Он два вечера
подряд без тебя переживет?
– Переживет! – уверенно сказала Таня и потянулась поцеловать
Клавдию в щеку, покрасневшую то ли от перспективы завтра снова встретиться с
Андреем, то ли от наклонного положения. – Пока!
– Пока, Танюш!
Клавдия проводила глазами “девятку”. Выезжая со двора, она
приветливо подмигнула красными, как угольки, тормозными фонарями и неспешно
свернула за угол. Клавдия зачем-то помахала рукой и вошла в подъезд.
Потом она так и не могла как следует вспомнить, что именно
случилось.
Она поднималась по лестнице, думала об Андрее и о своем
соглядатае, который сегодня почему-то не болтался у подъезда, и о горячей
ванне, и о завтрашней работе.
Ни о чем и обо всем сразу.
И свет в подъезде горел, и из-за тонких “бумажных” дверей
слышны были голоса и привычное вечернее кваканье телевизоров – у всех
одинаковое…
Она не слышала ни шума шагов, ни хлопанья неугомонной
подъездной двери, не чувствовала никакой опасности.
Только вдруг цементная, давно не мытая лестница ушла у нее
из-под ног, и, не понимая, что происходит, она почему-то с силой ударилась о
стену. Звук был глухой, как от мешка с тряпками.
“Неужели это я так долбанулась?” – смутно подумала Клавдия.
Что-то сильно дернуло ее за руку, вывернуло кисть, она
отлепилась от стены, падая головой вперед, приземлилась на колени и взвыла от
боли.
Неловко повернувшись, Клавдия плюхнулась на ступеньку и
осознала, что она в подъезде одна, а от ее сумки остался только драный
коричневый ремешок, намотанный ради предосторожности на руку.
У нее отняли сумку.
Не помогли никакие предосторожности.
Коленка болела ужасно, и кисть, кажется, была вывихнута.
Она баюкала кисть другой рукой и твердила сама себе:
– Вот гады… Господи, какие гады… Ну какие же гады, господи…
И главное, в сумке-то ничего нет!
А что там у нее в сумке? Вспомнить бы…
Да, кошелек. В кошельке рублей тридцать. Проездной. Ах черт,
проездной на месяц. Месяц ведь только начинается! Почему она не забыла этот
дурацкий проездной в кармане, после того как предъявила контролерше в метро!
Нет, дурацкая аккуратность – все должно быть по своим местам. По полочкам. По
кошелечкам. По отделеньицам.
Идиотка.
Очки. Три ручки. Записная книжка и всякая бумажная ветошь,
которую она по привычке таскала с собой.
Паспорт дома, это точно.
Ключи…
Похолодев, Клавдия здоровой рукой обшарила карманы. До
правого добраться было очень трудно, и она стремительно поднялась со ступеньки,
на которой сидела, переживая свое несчастье.
Да где же они, черт их возьми! Тоже украли?!
Это совсем плохо. Это ужасно. Как она попадет в квартиру?
Где будет ночевать? Что теперь делать с замком – сию секунду менять или
дожидаться вора?!
о этот патетический момент ключи нашлись.
Клавдия с шумом выдохнула, задержав в легких воздух, и
поплелась дальше, здоровой рукой придерживая в кармане ключ.
Она открыла дверь, зажгла в квартире свет, заперлась на
замок и на цепочку и прислонилась лбом к стене.
Ей было очень обидно и жалко эту древнюю сумку, которую
по-хорошему давно надо было бы выбросить в помойку, и хотелось поймать и
отколошматить мерзавцев, которые вырывают сумки у усталых женщин,
возвращающихся вечером домой.
И еще эта рука проклятая… Ну как она завтра будет работать?
Как?!
И еще проездной…
Слеза капнула ей на ботинок. И это крошечное соленое озерцо,
растекшееся по ботинку, стало последней каплей. И первой.
Клавдия зарыдала, слезы полились градом, и их пришлось
вытирать воротником. Воротник был ворсистый и жесткий, щеки сразу стали гореть
и противно чесаться.
– Ну что же это за жизнь, – говорила она сама себе и даже
подвывала от горя. – Ну когда же это все кончится… Ну так же совсем невозможно…
Вот сволочи, а? Надо же быть таким сволочам…
В дверь позвонили, и это было так неожиданно, что Клавдия
поперхнулась слезами и соплями. Кашляя, она не могла произнести ни слова, с
ужасом глядя на дверь. К ней никто не мог прийти. Это было абсолютно исключено.
Это бандиты, отнявшие у нее сумку, вернулись за ней самой.
– Клава! – закричали на лестнице. – Ты чего не
открываешь-то? Это я, тетя Маша!
Тетей Машей звали соседку.
Кашляя, Клавдия сняла цепочку и повернула замок.
Ей не хотелось видеть никаких соседей, но она знала, что ее
трубный кашель давно уже оповестил тетю Машу, что она дома, и не открыть было
невозможно.
– Что у тебя делается-то? – заговорила тетя Маша в до конца
не открытую дверь. – Ты никак заболела?
– Нет, теть Маш, – справляясь с собой, хрипло сказала
Клавдия. – Я просто так расстроилась. У меня, знаете…
Дверь наконец открылась, и Клавдия увидела свою сумку,
аккуратно стоящую в проеме.
– А-а… а-а… – протянула она неуверенно, во все глаза глядя
на сумку. – Где вы ее нашли, тетя Маша?
Соседка острыми глазками шарила по физиономии Клавдии,
надеясь высмотреть там что-нибудь особенное. Например, что она пьяна. Или
привела к себе мужчину. Все они теперь такие. С виду тихие да порядочные, а на
самом деле… И мужчин водят, и пьют, и курят, и нюхают…
– А ты что, потеряла ее, что ли? – спросила соседка, и
Клавдия прямо-таки кожей почувствовала ее неутоленное, истовое любопытство.
– Да у меня ее отняли две минуты назад! – выпалила Клавдия и
тут же пожалела об этом.
