– Я слушаю, – пролепетала совершенно сбитая с толку Клавдия.
Кто это может быть? Танькин Павлов?
– Майор Ларионов, – представилась трубка официально. – Как
дела?
– Кто?! – вытаращив глаза, переспросила Клавдия и залилась
чудовищным помидорным румянцем. Шее под толстой шерстяной водолазкой
моментально стало жарко. – Алло, кого вам позвать? Я плохо слышу!
Она слышала все совершенно замечательно. У нее был слух, как
у камышового кота.
– Все в порядке, – успокоительно сказал голос в трубке. –
Звать никого не надо. Я хотел сказать, чтобы ты не волновалась. Мой человек
где-то рядом с тобой. Ты уже его засекла своим радаром?
– Андрей, – недоверчиво сказала Клавдия. – Это что, и
вправду ты?
Она оттянула от горевшей шеи воротник водолазки и
повернулась к торговому залу спиной. Кажется, впервые за все время своей
работы.
– Я, – сказала трубка, и это был голос Андрея Ларионова,
такой, какой ни с чьим другим уже нельзя было спутать. – Что это ты так…
напряглась?
Я тебя люблю, хотелось сказать Клавдии. Я тебя люблю уже лет
десять. И ты никогда мне не звонил. Бывало, ты искал у меня Таню, чтобы
встретить у метро, или подходил к телефону, когда я звонила твоей сестре или
матери, но ты сам никогда мне не звонил.
– Я не напряглась, – выговорила Клавдия с усилием. – Я
удивилась.
Андрей сам удивился, когда решил ей позвонить, и еще больше
удивился, когда нашел телефон ее аптеки в своей записной книжке. Откуда он там
взялся?
– Ну что? – спросил он. – Засекла гвардейца Диму?
– Нет, – призналась Клавдия честно. – Не засекла. А вчера
вечером у меня на лестнице отняли сумку.
Андрей присвистнул.
– Вечно с тобой какие-то истории, Клава, – сказал он
недовольно. – Много денег-то было?
– Тридцать рублей, – радостно сказала Клавдия. – Но мне их
вернули, представляешь?
– Девушка, вы работаете? – спросил у нее за спиной
нетерпеливый голос какого-то созревшего покупателя.
– Да-да, – виновато пробормотала Клавдия, не поворачиваясь.
– Одну минуточку, пожалуйста…
– Нет, подожди, – сказал у ее уха безмерно удивленный
Ларионов, – что значит вернули?
– То и значит, – счастливая от того, что он внимательно слушает
ее, заторопилась Клавдия. – Через две минуты соседка позвонила, я открыла
дверь, а сумка моя на лестнице стоит, прямо у моей квартиры. Цела и невредима,
только ремешок оторван.
– И все цело? – спросил Андрей недоверчиво.
– И все цело, – подтвердила Клавдия. – Представляешь?
– Не особенно, – сказал Андрей.
– Девушка! – позвали сзади совсем нетерпеливо. – Может, уже
нужно начать работать?
Андрей услышал.
– Ладно, Клава, – сказал он решительно. – Давай уже начинай
работать. Вечером я тебе позвоню. Черт, лучше ты мне. У меня, по-моему…
– Не по-твоему, а точно, – перебила Клавдия, и даже он
расслышал в ее голосе ликование. – У тебя нет моего телефона. Я сама позвоню. И
спасибо тебе за заботу.
Он пробормотал что-то невразумительное, и в трубке заныли
удручающие короткие гудки.
Клавдия осторожно вернула трубку на аппарат, секундочку
постояла, выравнивая дыхание, и повернулась к залу.
– Извините, – сказала она покупателю и улыбнулась. –
Извините, пожалуйста. Что вы хотели?
* * *
Интересно, думал Игорь, разглядывая хорошенькое, почти
детское личико в обрамлении блестящих волос, как в рекламе шампуня “Пантин
прови”, это именно те слухи, о которых его предупреждала мерцаловская
секретарша, или есть еще какие-то, более страшные и ужасные?
– Мы познакомились с Сережей четыре года назад, на Крите. Он
там отдыхал. И я отдыхала. С родителями. Он узнал, что я учусь в Финансовой
академии и почти сразу же предложил мне работу в своем институте. – Эля кусала
губы, но делала это как-то слишком старательно. Или Игорь просто очень давно не
общался с такими, молоденькими, хорошенькими, глубоко несчастными, и просто
забыл, какие они? – Он говорил, что у него по части бухгалтерии и финансов –
полный крах. Они с Гольдиным в этом вопросе не сильны, и поэтому у них
бесконечные проблемы то с налоговой, то с бухгалтерией…
– А вы могли помочь ему решить эти проблемы? – спросил Игорь
осторожно.
Сергей Мерцалов, насколько успел его узнать за эти полдня
Игорь Полевой, был не только великий врач, но и удачливый бизнесмен. Даже если
он с ходу влюбился, вряд ли ему пришло бы в голову нанимать институтку для
того, чтобы она разбиралась в его финансовых проблемах или придумывала схемы
ухода от налогов.
– Отчасти, конечно, да, – сказала Эля смело и взглянула на
Игоря. – У меня было маловато опыта, но Сережа очень, очень мне помогал… И Саша
Гольдин. Для меня это была неслыханная удача – студентам работу добыть трудно,
почти невозможно, а тут работа, да еще такая…
– Какая? – уточнил Игорь.
– Престижная, – сказала Эля, и глаза ее затуманились. –
Хорошие деньги. Знаменитая клиника. Сергей и тогда и сейчас очень известен.
Очень. Это было такое… счастье. Я работала по четырнадцать часов в день. Мама
даже боялась, что я здоровье угроблю. А потом… я в него влюбилась, – закончила
она и не заплакала, лишь отвела глаза и стала пристально рассматривать
полированную стену лифта.
– А он? – спросил Игорь осторожно.
– Он мне потом рассказывал, что сразу влюбился. Еще тогда,
на Крите. Потому и к себе в институт позвал, и работу предложил, и все такое.
Целый год я жила как во сне, понимаете? Не было на свете женщины, счастливее
меня. Сережа почти все свое свободное время проводил со мной. Мы даже за
грибами ездили в лес… – Тонкие наманикюренные пальчики комкали носовой платок,
складывали его и вновь комкали. Эти лихорадочные движения отвлекали Игоря,
мешали ему думать. – Потом родился Эдик, и для меня все изменилось…
– Что именно изменилось? – спросил Игорь.
– Все. – Она продолжала смотреть в стену все тем же
невидящим взглядом. – У Сережи двое своих детей. Они маленькие еще, и мы
решили, что поженимся не сейчас, а лет через десять, когда они подрастут.
– Через сколько? – оторопело спросил Игорь. Это была
какая-то явная чушь. Какой любовник может утешать любовницу тем, что женится на
ней через десять лет? Почему тогда не через тридцать? Или через пятьдесят?
– Вы зря так удивляетесь, – сказала Эля, и тень бледной
улыбки мелькнула у нее на губах. – Вы не знаете Сережу. Он уникальный человек.
Очень верный, очень постоянный. Его слово было… незыблемо, понимаете? Он
говорил, что всю жизнь искал и ждал только меня. Он же очень рано женился, лет
в двадцать, что ли… Жили они трудно, почти нищенствовали. Он никогда не знал
никаких женщин, кроме своей жены, и чувствовал, что он ей… как бы это сказать…
обязан, что ли.
