– Ларионов Андрей Дмитриевич, – представился он
омерзительно-казенным тоном.
Эта кухня вся была из желтого солнечного дерева. Деревянные
стены, деревянные полы, деревянные потолки, лавки и стол. В глиняной пепельнице
лежали запонки. Тяжелые, явно золотые запонки с черным камнем. Очевидно, Сергей
когда-то снял их и бросил в то, что было под рукой. В пепельницу. Покосившись
на выпрямленную, как будто застывшую спину, Андрей быстро вынул эти запонки и
сунул на стеллаж, за книги. Подавая ему пепельницу, она неизбежно нашла бы их,
и хотя бы от этого Андрей мог ее избавить.
– У меня же дети, – не поворачиваясь к Андрею, вдруг сказала
Ирина Мерцалова. Она равномерно мешала в турке кофе. – Дети. Нет, я не
свихнусь.
Кофе стремительно поднялся ноздреватой коричневой шапкой,
перевалил через край турки, залил плиту, загасил газ.
– Я теперь все так делаю, – сказала Ирина. – Давайте лучше
вы. Умеете?
Андрей молча вытер с плиты кофейные лужи, вымыл турку, снова
насыпал кофе и поставил его на огонь.
– Я только не очень понимаю, зачем вы это делаете? Она
сидела за столом, зажав коленями руки.
– Что? – спросил Андрей, глядя в кофейную черноту.
– Ищете кого-то. Время тратите. Его все равно не вернешь
обратно. Вы понимаете? Он ушел и сюда больше не вернется. Все. Конец истории. Я
опять забыла, как вас зовут.
– Андрей. Меня зовут Андрей Ларионов.
– Как вы думаете, мы с ним еще увидимся? – И посмотрела на
Андрея с заинтересованной надеждой, как потерявшийся спаниель смотрит на
человека, чем-то напомнившего ему хозяина.
Только одно ее интересовало, только об одном она думала
неотвязно, постоянно, истово… Как будто это думанье могло что-то изменить.
– Я никак не могу понять, почему же он ушел? – Она потерла
лоб, как будто пыталась ответить на сложный научный вопрос. – Почему он посмел
уйти, когда он так всем нужен? И мне, и Ване, и Грише, и… людям, которых он
лечил? А? Как вы думаете? Разве человек может позволить себе уйти, когда он так
нужен?
– Он просто не смог остаться, – сказал Андрей, наливая кофе.
– Выпейте.
– И еще я думаю о том, как я буду его ругать, когда увижу. –
Она блаженно улыбнулась. – Он даже представить себе не может, как я буду его
ругать! За все, что он со мной сделал. За то, что бросил нас одних. За то, что
дети еще маленькие, они его просто обожают, а он?! Взял да и ушел… Вы верите в
загробную жизнь, Андрей?
Он смотрел ей прямо в лицо, внутри у него все корчилось от
сострадания, и глупо было в тысячный раз спрашивать себя, почему это перестало
быть работой.
– Мой дед был сельский священник, – сказал он. – В
Фирсановке. А прадед, отец моей бабки, всю жизнь служил у Николы на Курьих
Ножках. Тот вообще был батюшка, на всю Москву знаменитый. К нему народ за сто
верст шел за советом и добрым словом. Бабушка рассказывала, что к нему даже Лев
Толстой обращался, пока в свое отступничество не ударился…
Ирина слушала, как будто он рассказывал ей волшебные сказки
о драконах, феях и живой воде.
– Поэтому в загробную жизнь я верю, Ирина Николаевна, –
продолжал он, понимая, что ему повезло и он знает теперь, как можно ненадолго
сдвинуть эту женщину с ее чудовищных мыслей. – Я верю в нее так же твердо, как
в то, что завтра снова будет восход, а сегодня вечером – закат. Иначе все это и
вовсе бессмысленно…
– Да-да! – сказала она почти человеческим голосом. – Вот
именно! Если нет, так это действительно совершенно бессмысленно…
– Вы только не проговоритесь моим коллегам, – попросил
Андрей. – Меня в управлении засмеют.
– Нет, – сказала она, как будто и впрямь у них была теперь
общая тайна. – Не проговорюсь. Надо же, как вам повезло. У вас в семье
священники были. А у меня мама – кондитерша с “Красного Октября”, папа –
инженер с ЗИЛа, и никаких священников. И никаких надежд. Маме плохо все время…
Отец в ванной запирается и плачет. Ребята тоже чуть что – ревут. Не столько от
горя, сколько от того, что понять ничего не могут, где отец, где мать, где
прежняя хорошая жизнь, почему мы в отпуск не едем…
Она замолчала надолго. Андрей не хотел ей мешать.
– И мне совсем не с кем поговорить про него, понимаете? –
сказала она, глядя на Андрея с надеждой. – Моя сестра кое-как управляется с
родителями и детьми, своими и моими. Свекровь…
– Я видел вашу свекровь, – перебил Андрей осторожно. – Я все
про нее понимаю.
– Да? – спросила Ирина. – Ну, тем более. Мила Гольдина
приехать и сидеть со мной не может. У нее тоже дети, да и вообще она человек
очень… нежный. Слишком нежный… Поговорите со мной, пожалуйста. Поговорите со
мной о Сереже. Вы не бойтесь ничего, я про все вам расскажу, просто мне нужно,
чтобы кто-нибудь со мной о нем поговорил. Пусть даже вы.
“Пусть даже я, – подумал Андрей. – Пусть”.
– Вы поэтому просили меня приехать? – спросил он, как будто
пытаясь нащупать твердую почву в зыбкой болотной топи.
– Нет! – сказала она. – Не только поэтому. Сейчас, одну
минуточку…
Она вышла и быстро вернулась.
– Вот, – сказала она и протянула ему маленькую кассетку. Две
точно такие же лежали у него в кармане джинсов.
– Что это? – спросил он изумленно.
Что за чертовщина? На сегодня с него вполне хватит кассет,
своих и ворованных.
– Это я услышала вчера вечером. Дома, в Москве. Понимаете,
все звонят каждую минуту – и родственники, и пациенты, и кто занимается
Сережиными бумагами, и… – она запнулась, – похоронами. Я не подхожу к телефону.
Я потом буду подходить, – вдруг прошептала она, оправдываясь, – но сейчас – не
могу.
Андрей взял кассету.
– Там говорят, что я – сука и что я получила по заслугам, –
продолжала Ирина ровным голосом. – Вы потом послушаете, хорошо? Не здесь. Это
можно сделать не здесь?
– Можно, – сказал Андрей мрачно. – Голос мужской или
женский?
– Голос… не знаю. Скорее мужской. Какой-то он непонятный,
этот голос.
– Вам угрожают?
– Нет, что вы! – сказала она удивленно. – Говорят, что
просто я наказана недаром. Как вы думаете, Андрей, его могли убить из-за меня?
– Что за ерунду вы несете, Ирина Николаевна! – сказал Андрей
с досадой. – Вы лучше знаете что мне скажите…
– Что? – спросила она с проблеском интереса.
– Почему пятнадцать лет назад, когда вы поженились, вы
прожили у свекра со свекровью всего два месяца, а потом переселились в
общежитие? Чего вам в апартаментах-то не жилось?
