Сон был изумительный. Как будто Андрей Ларионов занимался с
ней любовью. И это было… необыкновенно. Не зря она ждала так долго. Она,
наверное, интуитивно знала, что Андрей из тех мужчин, которых можно ждать
сколько угодно.
Зато уж когда дождешься, жизнь становится совсем другой.
Особенной. Не похожей на прежнюю.
Она забралась поглубже под одеяло. Может, удастся еще
немного поспать и она увидит продолжение? Как в сериале.
Одеяло было легким и теплым и просто громадным, как
десантный парашют. Под ним слегка пахло Андреем и еще чем-то, и Клавдия быстро
открыла глаза.
Это было не ее одеяло. У нее такого отродясь не было. Это
даже не одеяло, а целая перина. И комната не ее. Она села, придерживая на груди
перину. Внутри ей было немножко больно, и она наконец-то сообразила, что ей
ничего не приснилось.
Она в комнате у Андрея, на диване Андрея и под его одеялом.
Она охнула и зажала рот рукой. Господи, что она наделала?!
Ничего особенного. Просто только что переспала с Андреем
Ларионовым. Она посмотрела на часы. Начало второго. Спала она от силы час.
Как же это получилось? Зачем они сделали это?! Ему-то
ничего, он завтра все забудет, а она как будет жить, зная, что это такое – заниматься
любовью с Андреем Ларионовым?! Как завтра она вернется в свою пустую квартиру,
к своему Сене и капусте, как будет работать, зная, что больше никогда…
Она даже заскулила от ужаса.
Пусть бы все оставалось по-прежнему. Пусть бы она только
мечтала о нем, потому что, неосуществленная, эта мечта не могла ее убить.
Осуществленная, она была по-настоящему опасна.
Он ни в чем не виноват. Он пожалел ее, бедную и несчастную,
прибежавшую к нему среди ночи в мокрой и грязной куртке, в джинсах, порванных
на коленях, трясущуюся от страха и холода. Он пожалел ее, как жалеют брошенных
собак и выносят им остатки от ужина, но мало кто берет их к себе, спасая
по-настоящему.
Клавдия выпрямилась на постели и, сколько могла, расправила
плечи. Она не станет навязываться. Она не даст ему никакого повода для жалости.
Один раз пожалел – и хватит. Она уберется из его жизни, она никогда больше не
напомнит ему о себе, она…
– Я тебя разбудил? – приглушенно спросил он от двери.
Она сильно вздрогнула и оглянулась. Свет из коридора бил ему
в спину, поэтому она видела только силуэт – широченные, в дверной проем, плечи,
могучая шея, ежик волос на голове, рельефные ноги.
– Прости, – сказал он, подошел и сел на диван. – Я не хотел.
Я думал, что тебя теперь пушкой не разбудишь.
Она молчала, и в темноте он не мог рассмотреть выражение ее
лица, поэтому он просто потянулся, легонько толкнул ее на спину и навалился
сверху.
– Я не могу дышать, – пискнула она.
– Я тоже, – признался Андрей и поцеловал ее. – Как, черт
возьми, нам теперь быть?
Он начал свои дьявольские поцелуи от макушки и уже дошел до
шеи.
– Как нам быть? – переспросил он и поднял голову. Его глаза
в темноте казались совершенно черными. – Как нам быть, если мы оба не можем
дышать?
– Слезь с меня, – попросила она, боясь, что сейчас заплачет
и убежит. Все это было как в сказке. Все это было лучше, чем в сказке.
Он чуть подвинулся, но Клавдию не отпустил.
– Я встал потому, что мне еще нужно поработать, – сказал он
с сожалением. – Если я засну рядом с тобой – все. Пропала моя работа. А мне
нужно, понимаешь?
– Понимаю, – ответила она осторожно. Он как будто извинялся
или оправдывался, и это ее смущало.
Теперь он целовал сгиб ее локтя, и она готова была плакать
от удовольствия. Ни в одной медицинской книге Клавдия не читала, что сгиб локтя
– это исключительно чувствительное место. Потом он переместился на ее живот, и
оказалось, что живот тоже исключительно чувствительное…
– Перестань! – Она дернулась и попыталась освободиться. –
Прекрати сейчас же!! Перестань, я тебе говорю, Андрюшка!
Он щекотал ее, а она хохотала и извивалась, пытаясь стукнуть
или хотя бы лягнуть его, но у нее не получалось. Он был гораздо сильнее и
как-то… ловчее, что ли.
Она уже почти не могла дышать, когда он отпустил ее и,
опасаясь возмездия, отпрыгнул от дивана, как очень большой и тяжелый, но все же
тренированный зверь.
– Лежать! – сказал он. – Лежать и спать.
– А ты? – спросила она, задыхаясь. – Ты будешь спать, стоя в
коридоре?
– Я буду работать, Клава, – повторил он отчетливо. – Тебе
придется к этому привыкнуть. Жить со мной трудно. Я или все время на работе,
или все время думаю о работе. Конечно, иногда я о ней забываю, – и он
ухмыльнулся так, что Клавдия покраснела в темноте, – но чаще все-таки помню.
Постарайся уснуть. Я тебя растормошил, конечно…
И он тихо прикрыл за собой дверь.
Она осторожно, как стеклянная, легла на диван, как будто
боялась, что стекло разобьется и драгоценные слова вырвутся наружу, разлетятся
и больше никогда не вернутся.
Он сказал – тебе придется привыкнуть.
Он сказал – жить со мной трудно.
Тебе придется привыкнуть. Жить со мной трудно.
Он собирается с ней жить?! Он хочет, чтобы она к нему
привыкла?!
Она перевела дыхание и подняла к глазам руку, чтобы
удостовериться, что это действительно она и что она не бредит. Потом пощупала
перину. Рука была настоящая, и перина тоже казалась настоящей.
Так не бывает, сказала она себе. Не бывает.
Так не бывает, но так есть.
Она полежит и тихонько все обдумает. Времени у нее полно, и
Андрея, в присутствии которого думать она совершенно не способна, рядом нет.
Она все-все обдумает и поймет.
Как он сказал?
Он сказал: привыкай. Жить со мной трудно.
– Я привыкну! – пообещала она вслух и сморгнула слезы, от
которых дрожал и двоился свет уличного фонаря.
* * *
Сосредоточиться было очень трудно. Нет, сосредоточиться было
совершенно невозможно. Такое неукротимое чувство победы он испытывал в жизни
всего раза два, и тогда, кажется, оно было как-то бледнее.
Он не будет думать о Клавдии, которая лежит в двух шагах от
него, укрытая по шею его одеялом, теплая, сонная и розовая от любви, которой
они занимались с таким студенческим пылом.
Да нельзя об этом думать, черт тебя побери, если ты хочешь
сегодня еще заниматься работой! Или не хочешь?
