– Вот что, Клава, – сказал наконец Андрей голосом майора
Ларионова. – Давай ложиться спать. Утро скоро. Ничего особенного я пока не
надумал, но… Завтра я приеду за тобой на работу. Во сколько ты заканчиваешь?
– Завтра? – Она даже не сразу сообразила, о чем идет речь. –
Завтра, по-моему, в четыре…
– Значит, до вечера подождешь меня в своей аптеке. Никуда не
выходи, даже за хлебом. Это понятно?
– Что ты придумал, Андрей? – спросила Клавдия. – Почему я
должна сидеть в аптеке и не выходить даже за хлебом?! А? Почему?
– По кочану, – сказал он серьезно. – Потому что я не
понимаю, что происходит. Потому что только что пришили мужика, за которым тоже
кто-то наблюдал. Я не хочу никаких эксцессов, поэтому ты посидишь и подождешь
меня в своей аптеке.
– Пришили? – пробормотала Клавдия, и неожиданно ей стало
холодно. – Совсем? До смерти?
– Совсем, – ответил он, раздражаясь. – До смерти. У него
осталось двое пацанов и жена, которая все пятнадцать лет прожила с ним, как в
медовый месяц.
Глаза у Клавдии налились слезами.
– Ты знал их? – спросила она шепотом, изо всех сил жалея эту
совершенно неизвестную ей женщину и мальчишек, у которых убили отца.
– Я не знал их, – возразил Андреи. – Я не помог им будь оно
все проклято! А ты, Ковалева, будешь меня слушаться, как старший лейтенант –
генерала. Ясно?
– Ясно, – согласилась Клавдия с готовностью. – Конечно,
ясно.
Она подошла и прижалась к нему.
– Ты мой хороший, – сказала она таким голосом, что ему
почему-то перехватило горло. – Ты мой мальчик. Как же тебе трудно!
– Мне не трудно! – почти крикнул он, вырываясь, потому что
она не должна была, не смела его жалеть и все-таки жалела, и он раскисал, размягчался
от этой жалости а он не мог себе этого позволить. – Мне нормально. Это просто
работа! У меня просто такая работа, понимаешь, Ковалева?
– Да – согласилась она, прижалась еще теснее и, пугаясь
собственной храбрости, поцеловала его в шею, на которой выступили жилы. –
Понимаю.
* * *
С утра еще похолодало, и Андрей, высадив Клавдию у аптеки,
подумал смутно, что к вечеру, наверное, дождь превратится в снег.
Начало сентября, елки-палки…
Соглядатай был на месте, Андрей знал номер его машины как
дату собственного рождения. Небось обрадовался, придурок, что никуда Клавдия не
сбежала…
Нужно было не выпендриваться и не играть в сыщиков и воров,
а отвезти ее к матери, в Отрадное, подумал он злобно, выруливая с бульваров к
Петровке. Сиди теперь целый день и думай, что там с ней и как…
Очень сердитый, он распахнул дверь в кабинет Полевого и
страшно удивился. С утра пораньше у Полевого уже сидел посетитель.
– Здравия желаю, – сказал Полевой официально. Глаза у него
были веселые. – Это господин Бойко Евгений Васильевич. Почти с ночи меня
дожидался…
– Здрасьте, – пробормотал господин Бойко Евгений Васильевич
и утерся платком, хотя холод в здании был немыслимый.
– Здрасьте, – сказал Андрей. – Нашлась, значит, наша
пропажа…
– Нашлась, – подтвердил Игорь весело, а Евгений Васильевич
сделал странное движение, как будто хотел поклониться, но раздумал. Он
нервничал, потел и пытался при этом сохранить повадки и тон хозяина жизни.
– Не буду вам мешать, – проговорил Андрей. – Не забудь потом
меня навестить, Игорь Степанович.
– Не забуду, – пообещал Полевой, и Евгений Васильевич
неловко улыбнулся, очевидно чувствуя, что эти двое, играя в слова, как в мяч,
говорят о чем-то совсем другом, может быть даже, для Евгения Васильевича
опасном.
Андрей дошел до своего кабинета и, не раздумывая ни секунды,
набрал номер.
– Ковалеву, пожалуйста, – попросил он вежливо, когда трубку
наконец сняли.
Пока искали Клавдию, он смотрел в окно, на залитый дождем и
усыпанный листьями двор и думал о том, что, пожалуй, понимает Сергея Мерцалова,
по три раза на день звонившего жене. И еще он думал, что если к выходным
разберется во всей этой чертовщине, то повезет ее в Отрадное. Они пойдут гулять
по мокрому, дождливому, осеннему лесу, собаки будут бежать впереди, забираясь в
кусты и осыпая на себя разноцветные растопыренные холодные листья. Листья будут
скользить и шуршать под ногами, и близкие сумерки будут наступать неуловимо и
мягко, как в валенках, и хорошо будет вечером пить чай на теплой, сверху донизу
застекленной веранде, в которую уже лет тридцать стучит одна и та же ветка
старой липы и которую они с отцом каждый год собираются спилить. Андрей
что-нибудь объяснит родителям, и они положат их вместе, в той самой парадной
спальне, где всегда ночуют Танька с Павловым и где он, Андрей, никогда ни с кем
не ночевал…
– Алло! – сказала ему в ухо запыхавшаяся Клавдия. – Алло!
– Это я, – ответил Андрей, немножко недоумевая, что его
занесло так далеко. – Как у тебя дела? Все в порядке?
– Да, – подтвердила она. – Ты правда заедешь?
Он засмеялся:
– Смотри не вздумай одна уехать. Хватит с нас приключений в
духе Чака Норриса. Это понятно?
– Да! – радостно сказала она. – Понятно! Он положил трубку.
Спятил, что ли, Ларионов? Окончательно и бесповоротно?
Зазвонил телефон, и Андрей поднял трубку, почему-то твердо
уверенный, что это Клавдия.
– Ларионов.
– Это мы, майорушка, – сказала Ольга Дружинина. – Как ты
там? Все в облаках витаешь?
– Витаю помаленьку, – согласился Андрей, тем более что это
полностью соответствовало действительности. – Тебе чего?
– Мы с Димычем собираемся к почившему меценату Василькову.
Ты не возражаешь?
– Нет, – сказал Андрей. – Не возражаю. Придумали что-нибудь
типа предлога?
– Обижаешь, начальник! Мы такой предлог придумали –
закачаешься. Хотя ты у нас человек великий и бесстрастный. Пожалуй, и не
закачаешься.
– Передай Мамаеву, что нашелся его Евгений Васильевич Бойко.
К Полевому на свидание аж ночью пришел. Так что пусть успокоится.
– Передам! – откликнулась Ольга. – Прощай, любимый!
– Прощай, любимая! – ответил Андрей и положил трубку.
Полевой пришел минут через пятнадцать, по-прежнему очень
веселый.
– Ты чего? – спросил Андрей. – Люську из балетной школы
выгнали?
– Не приняли! – ответил Игорь и захохотал. – Сказали –
косолапая. Ох, что у нас вчера дома было, какой грандиозный фейерверк и салют,
ты себе не представляешь. По этой причине супруга меня теперь обратно любит, и
еще дня три, наверное, любить будет. Ну как?
