— Ничего странного нет, — строптиво сказала она, — мы же не
знаем, о чем именно они разговаривали!
— Не знаем, — согласился Федор, — но похоже, что…
— Что?
Он глянул в сторону пруда, уже не видного за деревьями, и
промолчал.
Вход в корпус с этой стороны был обставлен с некоторым
помпезным шиком — как раз здесь пролегал путь в номера «люкс». Шик был золотым
и зеркальным, также присутствовали мраморные колонночки и гипсовая персона с
кувшином в центре гигантской белой раковины. По краю раковины стояли цветы в
горшках, а за горшками в кресле сидела дежурная.
— Добрый вечер, — поздоровалась Марина и, не глядя,
проковыляла к лестнице.
— Добрый, добрый, — отозвалась дежурная, остреньким, истинно
администраторским взором окидывая хромающую Марину и пестроцветного спортсмена
Федора. — Гуляли на воздухе?
Нет, в следующий раз только на заимку!
— Гуляли на воздухе, а теперь вернулись обратно в помещение,
— обстоятельно объяснил Федор Федорович, кланяясь администраторше.
Все-таки он кретин. Не может быть, чтобы человек так искусно
прикидывался кретином.
Возле Марининой двери он приостановился, несколько
наклонился вперед и округлил руки, как бы намереваясь подхватить Марину, если
она вознамерится падать.
Не вознамеривалась она падать!
— Я вам принесу пластырь, — пообещал он, — ваше колено…
Марина улыбнулась приятной улыбкой.
— Мне ничего не надо, — быстро сказала она и распахнула
дверь, так что физиономия Федора Тучкова почти скрылась за полированной
панелью. — Спасибо вам большое.
— Но пластырь… я все-таки… тем не менее… я бы вам
посоветовал непременно заклеить.
— Я непременно заклею, — уверила его Марина и захлопнула
дверь, оставив Федора с той стороны.
Кажется, до своей двери он шел на цыпочках, потому что
Марина не слышала никаких шагов, а потом только деликатный стук — закрылась его
собственная дверь.
Неужели ушел?!
Вот повезло-то. Мог бы стоять под дверью и взывать к ней,
чтобы она непременно взяла у него пластырь, например, до утра.
В номере было тепло и тихо. И пахло хорошо — ее собственными
духами, новой мебелью, полиролью и свежескошенной травой — дверь на балкон весь
день оставалась открытой.
Прямо у двери Марина стащила пострадавшие брюки — они
немедленно застряли на башмаках, про которые она позабыла, и пришлось
стаскивать башмаки, а потом выпутывать из них брюки, а потом рассматривать
штанины. Результаты осмотра оказались неутешительными — вряд ли придется надеть
брюки еще раз, требовалась серьезная чистка, которую невозможно было провести в
пластмассовом тазу в ванной номера «люкс».
Вот жалость какая! Брюки были любимые — хорошо сидели на
всех без исключения местах. Все, что нужно, обтягивали, а что не нужно
скрывали, и спереди, и сбоку, и сзади зеркальное Маринино отражение было
стройненьким и в меру выпуклым — отличные брюки!
Вздыхая, Марина налила в чайник воды, достала банку с кофе и
ту самую палку колбасы, при одной мысли о которой у нее что-то екало в желудке.
В буфете светлого дерева стояли тонкие чашки и бархатная коробочка со столовыми
и десертными ложками — санаторное начальство заботилось об отдыхающих в номерах
«люкс».
Пока грелся чайник, Марина поливалась из душа и все думала о
брюках, а потом перестала, зато начала думать о колбасе. К мыслям о колбасе
примешивался еще Федор Тучков с его неуклюжей галантностью и любовью к диким
нарядам, а потом добавились еще Юля с Сережей.
О чем же они говорили? Как бы это узнать? Может быть… да
нет, это ерунда… и все-таки… хотя, конечно… А вдруг «приключение» еще
состоится?! И деталь — та самая, о которой она не стала рассказывать
проницательнейшему Федору Тучкову и Веронике — Огневушке-поскакушке, как про
себя определила ее сущность Марина.
Или вместо «поскакушка» следует читать «потаскушка»?
Пожалуй… Пожалуй, нет. И сладкий Геннадий Иванович, будущая
теннисная звезда, и Федор Тучков, испытавшие на себе действие Вероникиных чар,
всей душой мечтали, чтобы на них кто-нибудь распространил эти самые чары.
Кажется, это называется «вырваться из семейного плена» и еще, кажется, так —
«нет такого женатого мужчины, который хоть на один день не мечтал бы стать
холостым!». Вероника просто подыгрывала — уж по крайней мере она не
воспринимала их всерьез, страдальцев, дорвавшихся до санаторной свободы, это точно.
Марина тоже не воспринимала бы, если бы… если бы вокруг нее кто-то так же стал
увиваться. Федор Тучков не в счет, вряд ли он за ней… увивается. Скорее всего
так понимает «хороший тон».
Марина закрутила кран и вылезла из ванны, на всякий случай
придерживаясь за стену рукой — не хватало только еще раз свалиться! Кто
раздобудет ей подорожник и благородно подставит плечо, чтобы вести, как водят
раненых в кино?!
От одной этой мысли Марину передернуло — она не желала,
чтобы ее так вели. Впрочем, если бы это был благородный герой в выцветших и
потертых джинсах, она, пожалуй, согласилась бы. А если Федор Тучков — нет,
спасибо!
Интересно, у него есть жена? И если есть, какая она? Такая
же гладкая и пузатенькая, как он сам, в химических блондинистых завитушках?
Или, наоборот, костлявая и нескладная, как старая беспородная лошадь?
Господи, о чем она думает? Какое ей дело до предполагаемой
жены Федора Тучкова?! Ей и до него самого не может быть никакого дела, тем
более что за вечер он надоел ей хуже горькой редьки!
Есть-то как хочется!
Марина размотала с головы влажный и теплый тюрбан махрового
полотенца и включила фен. Хочется или не хочется, все равно сначала придется
привести в порядок волосы. Если волосы в порядке, остальное не имеет значения,
хоть в мешок нарядись. Волосы и еще туфли.
Марина посмотрела на свои босые ноги и пошевелила большими
пальцами. Фен бодро гудел.
Волосы еще туда-сюда, с ними все ничего. А вот с туфлями
дело плохо.
Каблуки она не носила — в десятом классе неожиданно оказалась
выше всех, не только девочек, но и мальчиков тоже. Только тогда никто не был
осведомлен о том, что метр восемьдесят — это красиво, стильно и вообще
открывает прямую дорогу к наизаветнейшей женской мечте — профессии фотомодели,
и в классе Марину просто перестали замечать. Сидит и сидит на последней парте
некое сутулое существо с крысиным хвостиком серых волос и в очках. Нога тоже
выросла — сороковой размер, шутка ли! — и всю розовую юность Марина проходила в
папиных сандалиях. Негде было взять туфли сорокового размера — отечественная
промышленность не признавала наличия в Стране Советов высоких, худых,
длинноногих, толстых, низких, маленьких, коротконогих, длинноруких и еще
каких-нибудь. Одежда была «средняя» — размер пятьдесят, рост метр шестьдесят.
Обувь тоже «средняя» — тридцать семь — тридцать восемь. Марине она не годилась,
вот и получились папины сандалии!
