А про ту самую деталь она ничего ему не скажет. Ей нужно
прежде все обдумать самой.
— Проходите, — решительно пригласила она, словно боясь
передумать, — хотите кофе?
— Хочу.
Интересно, «таскается» он за ней или все-таки нет? Как бы
это проверить?
— Садитесь.
— Куда прикажете? На диван или… в кресло?
— Боже мой, куда угодно! Можете на пол сесть, я ничего не
имею против! Или выйти на балкон, там тоже есть на что сесть!
— Тогда я, с вашего позволения, в кресло.
— Валяйте в кресло, — себе под нос пробормотала Марина,
доливая в чайник воды из круглой канистры. Эту канистру Марина в первый же день
притащила из деревенского магазина, где та стояла невостребованная, наверное,
много лет. Марина тащила ее, останавливалась, отдувалась, вытирала платочком
пот, обмахивалась идиотской шляпой, которая все норовила слететь с головы, а
потом ее догнал мальчишка на велосипеде, пристроил канистру на облупившийся
багажник и в два счета довез до санаторных ворот.
«Что вы, тетенька, не надо! — с умеренной досадой отказался
он, когда Марина стала совать ему деньги. — Денежки за работу дают, а разве ж
это работа!»
Федор Тучков устроился в кресле и любовно, как показалось
Марине, положил одну расписную и цветастую ногу на другую.
— Как ваше колено?
— Все в порядке, спасибо.
— Я считаю, что вы должны его заклеить пластырем.
— Обязательно так и сделаю.
— Может быть, завтра имеет смысл показать колено врачу?
— Я подумаю над вашим предложением.
Тут они посмотрели друг на друга и замолчали.
— Вам не кажется, — спросил вдруг Федор Тучков, — что мы с
вами как-то странно разговариваем?
— Кажется, — согласилась Марина, — но у нас так само
получается.
— Может, попробуем поговорить по-другому?
Она пожала плечами и села на краешек дивана, очень прямо
держа спину — бабушка всегда говорила, что женщина не должна горбиться, если
она не прачка, впрочем, прачка тоже горбиться не должна!
— Давайте попробуем поговорить по-другому.
Федор опять на нее посмотрел. Вместо просторных полотняных
брюк узкие голубые джинсы и узкая же черная майка без надписей и морд на животе
и спине. Волосы рыжие — спереди почти до глаз, сзади спускаются до шеи, —
подвернутые концами внутрь. Движения стремительные, глаза злые.
Не женщина, а мечта. Не зря он тогда ее приметил, на
лавочке, в дикой шляпе и платье а-ля «рюсс пейзан». Она ему пригодится.
— Вам с сахаром? Молока нет.
— С сахаром, спасибо.
«Предлагать или не предлагать бутерброды с сухой колбасой? —
пронеслось у Марины в голове. — Никаких следов колбасы вроде бы нет, значит, он
и не догадывается о ней, значит, можно и не предлагать. Или не предлагать…
неприлично? А предложить жалко!»
Да, конфеты же есть! Конфеты Марина любила значительно
меньше, чем бутерброды с колбасой.
— Хотите конфет? — вскричала она так весело, что гость
посмотрел на нее с некоторым подозрением, как будто конфеты могли быть
отравлены. — У меня есть шоколадные, карамельки и еще леденцы «Взлетные»!
— Леденцы «Взлетные», — принял решение Федор Тучков.
Он кинул леденец за щеку — щека оттопырилась, — захлебнул
кофе и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги.
Надо же, какой противный, вновь раздражаясь, подумала
Марина. Убила бы.
А вот небось перманентным кудряшкам или костлявой лошадиной
морде очень нравится. Если, конечно, супруги не практикуют маленький семейный
домашний ад, от которого супруг теперь «отдыхает» в Маринином обществе.
Отвратительное слово — супруг.
— И все-таки, что вам от меня надо?! — спросила она таким
тоном, словно неожиданно села на морского ежа, невесть как очутившегося в
кресле. — Зачем вы пришли?
— Я принес вам пластырь.
— Не нужен мне пластырь!
— Я считаю, что колено все-таки лучше заклеить. Знаете, это
такое коварное место, особенно подверженное травмам.
Тут он понял, что переборщил, и осторожно хихикнул, но она
ничего не заметила — продолжала самозабвенно и от души на него злиться.
Ну, пусть позлится. В принципе он ничего не имеет против.
Когда она злится, глаза у нее делаются совсем зелеными, он уже это заметил.
— А кем вы работаете? — благодушно спросил он и с шумом
отхлебнул еще кофе. Шумно хлебал он не без умысла.
— Никем. Преподавателем в институте.
— Преподавателем… чего?
Почему-то он был уверен, что английского, или немецкого, или
французского — кажется, никаких других языков, кроме вышеупомянутых, попавших
как кур в ощип в систему отечественного высшего Образования, в институтах не
учат.
— Я читаю матан.
Федор Тучков вытаращил глаза:
— Что вы… делаете?!
Марина посмотрела на него с презрительным высокомерием.
— Я читаю лекции по математическому анализу, — медленно, как
будто по складам, произнесла она, — есть такой раздел математики, не слышали?
— То есть вы математик?
— Ну, в общем, да.
— То есть вы во всем этом разбираетесь?!
— В чем именно?
— В функциях, пределах, факториалах, А штрих, Б штрих,
первая производная, вторая производная, икс стремится к бесконечности, значит,
игрек стремится к нулю?..
Марина засмеялась. В голосе Федора Тучкова был ужас.
Может, теперь он наконец-то перестанет за ней таскаться?
Говорят, мужчины не любят образованных женщин и вообще их боятся.
— Я довольно хорошо разбираюсь в математике, по крайней мере
на своем уровне. На Чебышева не тяну, конечно, но…
— А кто такой Чебышев?
— Ученый, — буркнула Марина.
— Я не знал.
— Вам простительно.
— Почему? — вдруг спросил Федор Тучков. — Потому что я
идиот?
