Черт, понесло его откровенничать, историю семьи излагать!
Весь вечер так хорошо играл в дурака, и вдруг — бац — генерал от инфантерии!
Теперь пристанет, не отвяжешься от нее!
Рыжая, и глаза зеленые — конечно, пристанет!
— А почему вы не генерал?
Ну вот, началось! Впрочем, сам виноват, нечего было…
— Не вышло из меня генерала, уважаемая Марина.
— Почему не вышло, уважаемый Федор?
Он помолчал.
Наверное, не вышло, потому что кретин, стремительно подумала
Марина. Или он все-таки не кретин?
— Я пытался, — вдруг признался он, — и у меня ничего не
вышло. Так бывает. В семье не без урода.
— Урод — это вы?
— Урод — это я.
— И ваша личная трагедия в том, что вы не оправдали надежд
семьи, правильно? Это как раз тот кошмар, который снится вам в три часа ночи и
от которого вы просыпаетесь в холодном поту?
Он встал и взялся за чайник.
Ей вдруг показалось, что она его рассердила. Так рассердила,
что он молчит, потому что ему нужно время, чтобы справиться с собой.
Надо же, какие страсти! Прямо как у Матвея Евгешкина в
кинокартине «Русская любовь».
Тут Федор Тучков Четвертый улыбнулся сладкой улыбкой,
придерживая рукой крышку, добавил себе в чашку воды из чайника и вопросительно
и любезно наклонился в сторону Марины, как бы спрашивая, не добавить ли и ей
тоже.
— Нет, спасибо, — отказалась она, — послушайте, Федор, я
хочу вам что-то рассказать.
Он тут же вернул чайник на место, сел и смирно сложил руки,
выражая полную готовность и внимание.
Марина посмотрела на него с отвращением.
— Я хочу вам рассказать… про утопленника.
— Что такое?
— Такого ничего, но… знаете, когда его доставали… Я же
видела, я там была…
— Да-да?
Черный провал рта, из которого текла вода — много, из живого
человека не может вытечь столько воды. Серая и зеленая кожа. Мертвые тусклые
глаза.
Марина обеими руками обхватила чашку.
— Понимаете, он был в джинсах, утопленник. Когда его
вытащили, джинсы… Они почти на нем не держались. Мужики даже поправляли, потому
что они почти… спустились, упали.
— И что?
— А то, — сказала Марина, — я вот думаю, как же он в них
ходил? Рукой придерживал, что ли?
Она мельком глянула на Федора. Вид у того был озадаченный.
— Мокрые штаны, как известно, стащить гораздо труднее, чем
сухие, — продолжала Марина, сердясь, — но они и мокрые на нем не держались!
Значит, из сухих он бы просто выскочил!
— Может, у него был ремень?
— Да в том-то и дело, что не было никакого ремня!
— Может, он его снял!
— Перед тем как утонуть по пьяной лавочке? Ремень снял, а
ботинки оставил, да?
Тучков Четвертый смотрел с сомнением, и это сомнение Марину
до крайности раздражало.
— Пьяный человек не может идти в штанах, которые не
держатся. Он тогда запутается в них и упадет. Или они до берега не падали, а
упали на берегу? Где тогда ремень?
— Хорошо, а если он до берега шел трезвый, а на берегу
напился, упал и захлебнулся. Трезвый человек может идти в штанах, которые не
держатся?
— Наверное, может, — согласилась Марина раздраженно, — но с
чего это он, трезвый, пришел на берег и там в одиночестве напился до такой
степени, что свалился в воду и утонул?
— Почему в одиночестве?
— Потому что мне так милиционер сказал!
— Что сказал милиционер?
— Что покойник пришел на берег — один пришел, обратите
внимание! — уселся на мостки и свалился потому, что был очень пьяный. Никаких
свидетелей нет, по крайней мере по версии милиции. Если бы он напился не в
одиночестве, был бы свидетель. Если свидетель был, почему он не позвал на
помощь, когда тот свалился? Не мог, потому что тоже напился, или не захотел?
Если не захотел, значит, это… убийство.
— Что-о? — поразился Федор Тучков Четвертый.
Очевидно, знаменитое родство впрок не пошло — туповат был
Тучков Четвертый в отличие от Тучкова, погибшего при Бородине.
— Из того, что с утопленника сползали штаны, вы делаете
вывод, что это… убийство? — слабым голосом уточнил Тучков Четвертый Тупой.
— Да, — твердо сказала Марина.
— Смело, — оценил Тупой, — очень смело!
Зачем она ему рассказала? Впрочем, какая разница? Он не
верит ни одному ее слову, ну и бог с ним! Она, Марина, изложив все это вслух,
еще больше укрепилась в мысли, что права именно она, а не милиция.
Если она найдет ремень, станет ясно, что никаким несчастным
случаем тут и не пахнет.
На берегу санаторного прудика произошло убийство.
* * *
Ночь была глухой и теплой и пахла травой, цветами, близким
лесом. Луна висела над елками, прозрачная, как будто только родившаяся.
Марине всегда было тревожно, когда они обе — она сама и луна
— находились поблизости друг от друга. Даже шторы всегда закрывала наглухо,
чтобы луна не могла подглядеть, растревожить, привести с собой бессонницу,
такую же голубую и жидкую, как ее собственный неровный и волнующий свет.
Марина перебежала газон и посмотрела вверх, на единственный
освещенный балкон, ее собственный. Все остальные окна крыла «люкс» были темными
— отдыхающие давно и сладко спали в своих санаторных постельках. Наверное, это
было очень глупо — тащиться ночью на пруд, да еще перелезать для этого через
балконные перила, да еще висеть на вытянутых руках, а потом прыгать и
прислушиваться — балкон был довольно высоко от земли, хоть и считался первым
этажом, но любопытство и нетерпение замучили ее, кроме того, она уверена, что
искать «вещественные доказательства» следует именно ночью. Днем ее непременно
увидит убийца — она точно знала, что убийца существует! — увидит и будет потом
охотиться за ней, как и положено по законам жанра.
Или все-таки не стоило ночью тащиться на пруд?
Далекая деревенская собака перестала лаять, видно,
завалилась спать в свою будку, набитую свежим пахучим сеном, — до утра. Марина
поежилась. Холодно не было. Было страшно.
