По голубой и серебряной от стеклянного лунного света
асфальтовой дорожке она дошла до сетки теннисного корта. За углом спасительный
и яркий свет балкона и тусклый фонарь уже не будут видны.
Еще можно вернуться. Пока еще можно.
Марина оглянулась, постояла и решительно сбежала вниз. Корт
был справа, блестящий мелкими камушками и похожий на каток.
Летом не бывает катков. Катки бывают зимой.
Федор Тучков сказал, что больше всего на свете любит
праздник Новый год, придурок.
Она отошла уже довольно далеко от темной громады корпуса и
не слышала, как кто-то следом за ней тяжело спрыгнул с балкона. Цикады на
секунду замолкли, а потом затрещали с новой силой, как будто потревоженные
тяжелым прыжком.
Человек дошел до сетки и остановился. Луна была яркой, а
тени очень четкими, как будто заштрихованными углем. Маринина тень бежала
далеко впереди, переломленная сеткой, похожая на гигантского скорпиона на
длинных тоненьких ножках.
«Куда ее понесло? Что ей там нужно в… — взгляд на часы, — …в
два часа ночи?! Что она затевает? Или что-то знает? Если знает, то насколько…
много?»
Человек еще постоял, поджидая, когда она исчезнет за
поворотом, а потом двинулся следом.
Нужно посмотреть. Нельзя выпускать ситуацию из-под контроля,
хотя вряд ли эта рыжая и длинная особа всерьез опасна.
И все-таки нужно посмотреть.
Марине вдруг показалось, что в лунном свете у нее за спиной
кто-то есть. Сердце похолодело, сжалось, словно заострилось, и стало острым
краем молотить в ребра. Она остановилась, взялась рукой за шершавый и теплый
ствол и быстро оглянулась.
Никого.
Ни окна, ни балкона, залитого ярким и теплым светом, отсюда,
конечно, не было видно, но корт, похожий на каток, еще угадывался за деревьями,
как будто успокаивал Марину — я рядом, а от меня уж и до дома рукой подать,
ничего, не так уж и страшно!
Зачем и куда ее понесло?! Разве нельзя было дождаться утра?!
Там и фонарей никаких нет, как она станет искать свое «вещественное
доказательство»?!
«Если искать, — строго сказала она себе, — значит, надо
искать сейчас. Если это убийство, значит, есть убийца. Если я стану искать у него
на глазах, он догадается о том, что я все знаю».
«Он слишком много знал», всегда говорит гангстер над трупом
своего бывшего друга. Любой уважающий себя гангстер рано или поздно непременно
убивает своего бывшего друга, потому что тот «слишком много знал»!
Впереди блеснул пруд, и потянуло запахом гнили и
застоявшейся воды. Марина выскочила на холодный песок в черных кляксах
пролезшей травы и огляделась.
Лес на той стороне был темным — сплошная непроглядная
чернота, а над ней, чуть светлее, ночное небо. Почти на макушках деревьев
сидела луна, до воды свесив призрачные голубые ноги. Лунные ноги полоскались в
воде — посередине пруд морщило и рябило, заливало неверным светом. В тишине
вода тихонько плескалась под старыми мостками.
Там Марина нашла утопленника. Наверное, ночь была такой же
теплой и тихой, и луна так же полоскалась в пруду, а он уже лежал там, раскрыв
мертвые глаза.
Марина стиснула кулачок, так что ногти впились в мякоть
ладони: «Так нельзя. Если ты так боишься, лучше уходи».
И не двинулась с места.
В лесу вдруг что-то обвалилось, как будто треснула ветка или
неловко пошевелился кто-то большой и тяжелый. Дыхание остановилось, кажется,
навсегда. Марина вглядывалась в черноту, так, что в глазах зарябило.
Нужно возвращаться домой. Все равно она ничего не найдет.
Если ремень валяется в траве, она ни за что его не найдет.
Вот только она была совершенно уверена, что валяется он
вовсе не в траве.
Странным голосом крикнула какая-то ночная птица, и рябь по
воде как будто побежала быстрее.
Марина вытащила из песка палку — не такую ужасную, как та,
которой она подгоняла к себе свою шляпу из итальянской соломки, а обычную
палку, мокрую, шершавую, пахнувшую водорослями.
Какая разница, подумала она, взвешивая в руке палку, какая
разница, день или ночь! Все равно то, что она ищет, нельзя увидеть просто так,
с мостков. А тогда какая разница, день или ночь?
Разница была огромной.
Опираясь на палку, Марина осторожно ступила на мостки — под
ними зачавкало и завздыхало, — дошла до того самого места, где смотрел на нее
из-под воды утопленник, и присела на корточки.
Вода была совершенно черной, а дорожка, в которой
полоскалась луна, сюда не доставала. Марина потыкала палкой в воду и
прислушалась. Под мостками что-то громко шлепнуло и опять затихло. Потянуло
сырым и холодным ветром. Кожа покрылась мурашками, и волосы на шее
встопорщились, то ли от ветра, то ли от страха.
Марина встала на колени, почти упершись в самый край мостков
— коленка угрожающе запульсировала, — и решительно сунула палку в жидкую
черноту. Дно было рядом, Марина знала, что здесь неглубоко. Палка вязла в
водорослях. Марина время от времени выуживала ее и стряхивала водоросли в воду.
Они шлепались обратно, капли гулко падали, и что-то опять затрещало в темном
лесу, как будто надломилась ветка, и птица перестала кричать, и стало совсем
тихо.
Палка зацепилась за что-то, и Марина больше не могла ее
вытянуть. Она моментально решила, что это еще один труп там, на дне, и
покрылась холодным потом.
Не может там быть еще одного трупа. Там же, в конце концов,
не кладбище!
Палка легко двигалась вверх и вниз, а вбок и в сторону «не
шла». Марина еще потыкала ею, а потом стала тащить ее вдоль замшелой сваи
мостка, больше никак не вытянуть.
Нет, не получается!
По краю мостков Марина поползла сначала влево, а потом
вправо, перекладывая из руки в руку свою палку. Мостки ахали и скрипели. Луна
светила в лицо.
Человек из густой тени деревьев наблюдал за ней с интересом.
«Сейчас нырнет, — неожиданно для себя подумал он, — точно
нырнет!»
Снова дунул ветер, Марина замерла, не успев опустить свою
палку. Волосы разлетелись и как будто зашевелились на голове. Она быстро
посмотрела налево, а потом направо.
Нет, ничего. Все тихо.
Марина снова поползла и снова стала тыкать палкой под самую
сваю и снова тащить. Палка плюхала по воде.
Под водой что-то подалось, поехало вверх, цепляясь за занозы
и сучки разбухшей в воде сваи, и на поверхности показалось нечто, похожее на
мокрую змею, обвившуюся вокруг бревна. Змея тускло блестела мокрым блеском, и
что-то латунное отсвечивало посередине.
