Федор Тучков вздохнул выразительно. Она сама только и делала
весь вечер, что так вздыхала. Она вздыхала о том, что Федор Тучков очень тупой.
Теперь Федор вздыхал о том, что она, Марина, тоже оказалась тупой.
— Такие узкие ремни не носят в джинсах. Вы что? Не
понимаете? Джинсовый ремень должен быть по крайней мере вдвое шире.
— А может, он был не такой… модник, как вы, и ему было
наплевать на ремень?
Тут ей показалось, что Федор обиделся. Наверное, слово
«модник» его задело. Ну и что? Одни его светящиеся штаны чего стоят, не говоря
уж о сказочной гавайской рубахе!
— Может быть, ему и было наплевать, — изрек наконец Тучков
Четвертый, — но это просто очень неудобно — такой узкий ремень в джинсах!
— Вам видней, — согласилась ничуть не убежденная Марина. — Я
просто не понимаю, какое это имеет значение — узкий ремень, широкий ремень!
Самое главное, что этим ремнем его… он…
Снова толща черной воды, заросшая бурой и как будто грязной
травой, распахнутые мертвые мутные глаза и черный провал рта, из которого
лилось на песок…
Марина вдруг взялась за горло. Горло было горячим и
неприятно хрупким, а рука холодной, как лягушачья лапа.
— Что такое? — подозрительно спросил Федор Тучков шепотом. —
Вам что, плохо?
— Мне не плохо, — пробормотала Марина, — мне хорошо.
Он озабоченно посмотрел ей в лицо.
— Давайте-ка я вас подсажу, — предложил он любезно, как
будто распахивал перед ней дверь «Линкольна», — а ремень заберу. Давайте?
— Куда… подсадите? — не поняла Марина и отпустила горло.
— Как куда? На ваш балкон, разумеется.
— Не надо! — возмутилась она. — Я сама прекрасно залезу!
И она немедленно полезла, желая продемонстрировать ловкость,
и застряла, и пузом повисла на перильцах, и стала дрыгать ногами, чтобы наконец
перевалиться внутрь, и Федор Тучков приблизился и перекинул ее ноги.
Вот позор. Позор и стыдоба колхозная, как говорил отец.
— Все в порядке? — вежливо спросил снизу Тучков Четвертый.
— Да, да! — с досадой ответила Марина. Щеки ее горели. —
Бросайте ремень!
— Может, я заберу его? Что он у вас будет лежать!
— А у вас?
На это Федор ничего не ответил.
— Давайте, — поторопила его Марина, — бросайте!
Ремень перелетел через перильца и шлепнулся у нее за спиной.
— Спокойной ночи, — приглушенно проговорил снизу Тучков
Четвертый, — на всякий случай заприте балкон.
— Непременно, — сладким голосом пообещала Марина. Ей
хотелось посмотреть, как он полезет к себе — вряд ли перемахнет перила, а-ля
удалой полицейский капитан в выцветших и потертых джинсах! — и тогда она со
спокойной душой отправится спать и не будет остаток ночи думать о том, как
застряла животом на перилах и торчала задом вверх, болтая ногами.
Подсмотреть не удалось. Он не уходил, ждал, когда она
закроет балкон, — из вежливости. Она закрыла и не сразу погасила свет — пусть
он не думает, что она подглядывает! — а когда все же приподняла краешек белой
шторы, Федора Тучкова на газоне не было. Исчез. Ушел.
Марина проверила двери — входную и балконную. Все заперто.
Как-то в одну секунду ей вдруг стало очень холодно, так холодно, что ледяные
пальцы как будто окостенели и плохо слушались.
Кое-как она нацепила байковую пижаму — пижам было две,
байковая и шелковая, на выбор, — и забралась на громадную и пышную купеческую
кровать и накрылась с головой. Зубы стучали, и пальцы, вцепившиеся в перину,
никак не разжимались.
Да. Она явно переоценила свои силы. Не стоило идти ночью на
пруд, и шарить в нем палкой, и вздрагивать от каждого звука, и всматриваться в
темноту леса, а потом обнаружить у себя за спиной черную тень!
Зачем он пошел за ней? Что на самом деле ему нужно?
* * *
Прямо над Мариной, дрожавшей мелкой дрожью в своей
купеческой постели, Вероника задумчиво смотрела в окно, на лужайку, тускло
освещенную громадным старомодным фонарем, похожим на ящик.
Вероника слышала, как разговаривали Федор Федорович Тучков и
Марина, как она потом лезла через балкон, а он ждал, как потом он бросил ей
что-то, а она подобрала.
Что все это может значить? Что они задумали? Куда ходили?
Следили за ней? Если да, то как они могли… догадаться?! Да еще так быстро? И
что ей делать, если они на самом деле догадались?!
Но… как?! Как?!
Она соблюдала предельную осторожность. Он тоже был
осторожен, и если бы не сегодняшний… разговор, никто и никогда ни о чем бы не
догадался!
За толстой стенкой старого здания бодро похрапывал дед.
Вероника отошла от окна, дошла до кресла и повернула обратно.
Ей нужно хорошенько все обдумать.
Обдумать и принять меры.
* * *
Марина проснулась, когда серый свет очень раннего утра
пробрался к ней в комнату. Проснулась мгновенно — распахнула глаза, уставилась
в потолок, и больше закрыть их не смогла. Они просто не закрывались.
Марина смотрела в потолок — довольно долго, а потом скосила
глаза на будильник. Черные старомодные стрелки выглядели как-то странно на
белом циферблате, и она не сразу поняла, что ничего не странно — просто еще
очень рано, она никогда не просыпалась так рано.
Больше ей не заснуть, она знала это совершенно точно.
Потолок был белый и очень высокий, с немудрящей, но тяжеловесной
лепниной. Санаторий строили в пятидесятые годы. Стиль сталинский ампир —
колонны, ореховые двери, светлый паркет, просторные холлы, узкие коридоры, вот
лепнина на потолке.
Марина вытащила из-под одеяла руку и почесала нос.
Ну что теперь? Бассейн? Зарядка? Медитация на балконе?
Пожалуй, медитация была бы лучше всего, но — вот беда! — не
умела она медитировать. Вернется в Москву, вступит в какой-нибудь элитный клуб,
где этому учат.
…Какой, черт побери, элитный клуб? Откуда у зачуханного
профессора математики возьмутся деньги на клуб, где учат медитировать? И зачем
ей учиться? Отпуск у нее случается раз в пять лет, а в промежутках между
отпусками она чудесно медитирует и без всякой специальной науки — в холодной
преподавательской, в триста шестой аудитории, где в узком солнечном луче
танцуют пылинки, дома за стареньким компьютером, в своей длинной комнатке с
окошком в торце — а за окошком старый тополь, в троллейбусе, уткнувшись носом в
побитую молью дерматиновую спину утренней бабульки-путешественницы, невесть
зачем и куда потащившейся в общественном транспорте — и все сплошная медитация,
такая и эдакая и еще разэдакая!..
