День разогревался, расходился, небо от края до края
наливалось жарой — ах, как Марина любила июль! Нужно будет сходить в деревню и
купить себе лукошко малины. Поставить на стол, заварить кофе, брать ягоды, по
одной класть в рот и жмуриться от их прохладной сладости.
Тут она некстати вспомнила, как Федор Тучков смотрел на нее,
покуда она таскала ягоды у Элеоноры Яковлевны, и так ей стало стыдно и вместе с
тем весело, что она засмеялась и взялась за щеки.
Потом она, конечно, сказала себе, что это неприлично, и
прикрикнула на себя и даже притопнула ногой, но настроение стало отличным, как
она ни старалась его себе испортить.
Тогда она достала сигарету и закурила, стараясь — непонятно
перед кем — выглядеть строгой и неприступной. Наверху, над ней, вдруг что-то
загрохотало, как будто бабахнула балконная дверь, и все смолкло. Марина
посмотрела вверх.
Снова загрохотало, и Вероника прямо у нее над головой почти
прорыдала:
— Я не хочу ничего слушать!
Что-то невнятно ответили, Марина не разобрала, что именно.
— Я не буду слушать! Это моя жизнь, и я проживу ее как хочу!
Как мне нужно!
Голос звучал так близко, что Марина отступила поглубже,
почти к самой стене, опасаясь, что Вероника ее увидит.
Увидит и решит, что Марина Евгеньевна специально
подслушивает. Впрочем, она и вправду «специально» подслушивала, приказав
хорошему воспитанию и порядочности заткнуться и не вмешиваться.
Дед Генрих Янович говорил из комнаты, негромко и, как
показалось Марине, презрительно. «Сталинский ампир» строился на совесть —
толстые глухие стены, высокие потолки, — подслушать, что происходит за стеной,
невозможно. Марина слышала только Веронику, которая была на балконе.
— Ты не смеешь меня упрекать! Не смеешь! Послушай, что ты
знаешь обо мне?! О моих… проблемах?! О моих делах?! Ты даже не знаешь, в какой
переплет я попала, а советы даешь! Какие-то идиотские бессмысленные советы!
Дед что-то глухо проговорил из-за стены.
— Нет, не буду! Потому что я во всем разберусь сама! Да,
сама, и мне не нужна твоя благотворительность! Зачем ты издеваешься надо мной?!
Что я сделала плохого, что вообще я всем вам сделала плохого?! Почему никто,
никто меня не жалеет?!
Опять длинный ответ, из которого Марина не разобрала ни
слова, а ей так нужно было услышать, что именно говорит дед Генрих Янович. Она
даже приложила ухо к теплой белой стене в надежде, что хоть так сможет
что-нибудь разобрать.
Нет, ничего не слышно.
— Не смей так со мной говорить! Я не подзаборная девка!
Попробуй только еще раз меня оскорбить, и я… я… — Тут Вероника так тяжело и
бурно зарыдала, что Марина перепугалась, отлепилась от стены и стала
заглядывать наверх, вытягивая шею.
Очевидно, невидимый собеседник опять что-то сказал, но
Вероника все рыдала, никак не могла остановиться.
«Господи, — думала Марина, — я должна ей помочь. Как же мне
ей помочь? Подняться на один пролет, постучать в дверь и сказать, что я пришла
за солью или спичками?!»
— Ну хорошо, — вдруг отчетливо произнесла Вероника. Голос у
нее как будто вибрировал от напряжения. — Я сделаю так, как ты хочешь. Но знай,
моя смерть будет на твоей совести. Только на твоей. Ты сможешь с этим жить?
Воцарилась тишина.
Марина замерла.
Наверху долго молчали, потом снова бабахнула дверь, и как
будто вернулись летние звуки, перепуганные Вероникиными рыданиями, — воробьиная
возня и бодрое чириканье, ленивый шелест листьев, отдаленные детские голоса.
Смерть? Какая еще смерть? Еще одна смерть?
Сигарета догорела до фильтра и погасла, испустив белый
дымок. В книжках про энергетические поля и потусторонний мир именно так
изображались человеческие души — тоненькая струйка, устремляющаяся в небеса.
Что-то странное здесь творится, подумала Марина вчерашними
словами Федора Тучкова. Что-то странное и, кажется, опасное.
Она должна немедленно его найти. Найти и рассказать про
Веронику.
Осторожно и быстро, стараясь не топать, она вернулась в
комнату, захватила рюкзак и вышла в коридорчик, где были всего две двери.
Номера «люкс» — для удобства гостей класса «люкс» — располагались по два на
этаже.
Марина сбежала по лестнице, на ходу улыбнулась
администраторше, которая проводила ее странным взглядом — должно быть, и до нее
дошло, что «отдыхающая из пятнадцатой» целовалась с кем-то в бассейне!
Четкая тень от угла дома лежала на чистом асфальте. Марина
перешагнула границу и подняла к солнцу нос. Как она любила июль!
Вчера произошли два странных события, связанных с Вероникой.
Первое — девчонка очень волновалась и пристала к Марине как банный лист, чтобы
та рассказала ей «про труп», и утащила ее на скамейку за елочки. Потом был еще
разговор непонятно с кем и непонятно о чем. Марина тогда подумала, что она
говорит про утопленника, а сегодня решила, что девчонку кто-то шантажирует.
Вполне возможно.
Кстати, сын Паша — еще неизвестно, кстати, сын ли это! —
очень подходит на роль шантажиста. Вчера его не было, ночью Вероника тайно с
кем-то встречалась, а сегодня за завтраком он появился и ни разу ни с кем не
заговорил!
На чем он приехал? Поезд приходит раз в неделю. Вчера был
«непоездной день», это Марина знала точно. Значит, на машине? Откуда? Из Москвы
за четыреста километров? Или из районного центра, до которого километров сорок?
На корте Федора Тучкова не оказалось. Одна площадка была
свободна, на второй пытались играть два неопытных юнца. Федору Тучкову они и в
подметки не годились.
Утром произошло еще одно странное событие и тоже связанное с
Вероникой.
Она пришла на корт в мокрых кроссовках и зачем-то объявила,
что пришла прямо из дома, очень торопилась, проспала и все такое.
Зачем она наврала? Кому какое дело, откуда она пришла?
Опять встреча с таинственным шантажистом? Выходит, шантажист
шантажировал ее и вечером и утром.
Тучков Четвертый наверняка сказал бы — что-то слишком до
хрена. Пардон, то есть слишком много, поправился бы он потом, вот бы как он
сделал!
В бассейне его тоже не было — напрасно Марина старательно
заглядывала в стеклянные двери. Да! У него же «партия в бильярд» с Вероникиным
дедом!
Марина повернула обратно и быстро пошла к главному зданию.
