Для того чтобы сократить путь, идти пришлось через лес, по
узкой, с растрескавшимся асфальтом дорожке, где она давеча упала, а потом они с
Федором Тучковым Четвертым подслушали невероятно странный разговор Юли и
Сережи. Федор отмахивался от комаров и сетовал на то, что не захватил никаких
«защитных средств», и, кажется, не придал странному разговору никакого
значения. Теперь, увидев сына Пашу, Марина была готова с ним согласиться.
Пожалуй, Юля с Сережей могли разговаривать о чем угодно — совсем не обязательно
об убийстве!
Паша с Валентиной Васильной на роли убийц и шантажистов
подходили гораздо больше. Они были даже… похожи на убийц, какими их показывают
в кино. Особенно Паша с его бритой башкой и отсутствующим взглядом ящерицы.
Интересно, на чем он приехал и откуда? Как бы узнать?
Марина бежала по дорожке и быстро соображала.
Может, подкупить сторожа на стоянке? Или заключить с ним
пари, как в пьесе Джона Б. Пристли или рассказе Артура Конан Дойла?
Вы заключаете пари с хозяином бакалейной лавки, что
куропатка, поданная к обеду, была подстрелена во Франции, а он вытаскивает
гроссбух и убедительно доказывает, что куропатка-то была коренной англичанкой!
Вы платите ему три шиллинга — или полсоверена, в зависимости от отношения
автора к бакалейщику! — и получаете возможность ознакомиться с записями,
которые, конечно, не имеют отношения к родословной несчастной куропатки, зато
прямо указывают на преступника.
Тут Марину внезапно осенило. Она даже приостановилась. Ну,
конечно! Гроссбух! Как же она раньше не догадалась! Федор Тучков Четвертый
будет просто поражен, когда она с небрежным видом расскажет ему, как именно все
было! Ну, даже если не все, то главное она уж точно узнает!
Нет, не может быть, чтобы Вероника была их сообщницей.
Скорее жертвой, как и тот несчастный, которого они утопили в пруду и привязали
его бессильные руки к склизкой свае, чтобы он не смог всплыть.
Марина вынуждена была приостановиться и несколько раз с силой
вздохнуть. Мысль о трупе взволновала ее гораздо сильнее, чем ей хотелось. Федор
Тучков ничего не должен об этом знать. Для него она — спокойная, хладнокровная
и уверенная в себе, чтобы он даже думать не смел, что может запросто смущать ее
поцелуями и обращаться с ней, будто она такая, как все — как Оленька, к
примеру!
Хладнокровная! Не смешите меня! Разве настоящая женщина
позволила бы так обращаться с собой, как Федор «обращался» с ней в бассейне!
Разве она, эта настоящая, позволила бы ему потом называть себя на «ты», и
совать руку в волосы, и держать сзади за шею! У Марины вдруг похолодела спина —
то его движение было волнующим и очень интимным, как будто он имел на нее некое
неоспоримое право или что-то о ней знал такое, чего никто, кроме него, не мог
знать. Это было интимнее, чем поцелуй. По крайней мере Марине так показалось.
Может, от неопытности?
Разве настоящая женщина тридцати пяти лет может ни с того ни
с сего признаться мужчине в том, что у нее «никогда и никого»?! Господи, что
будет с ней, Мариной, если мама узнает? Она узнает и умрет от горя, и бабушка
умрет от горя, и в их преждевременной кончине будет виновата только она сама.
Ужас какой-то.
Дорожка вильнула в заросли бузины, и прямо перед Марининым
носом совершенно неожиданно оказались две спины — Вадима и Галки. Марине даже
пришлось притормозить, чтобы не уткнуться носом в молодого человека. Вот была
бы история. Ревнивая Галка, пожалуй, и физиономию может расцарапать.
— А я тебе говорю, что это она! — громко говорил Вадим.
— Ваденька, этого не может быть! Просто не может быть!
— Да точно она! Ну я-то лучше тебя знаю!
— Ну как, как она могла оказаться здесь?! Ты что, говорил
ей, куда поедешь?
— Ты че? С ума сошла? Жена до сих пор думает, что я в этой…
как ее, блин… Алуште!
Марина знала, что подслушивать нехорошо — кажется, в
последнее время она только и делает, что подслушивает! — и стала ступать
осторожно, чтобы услышать еще немного.
— Ну и успокойся! Тебе все показалось.
— Да ничего мне не показалось, я же не безумная баба! Это
она. Черт возьми, теперь все расскажет! Что я должен делать?!
— Все равно все узнают! — злым голосом перебила его Галка. —
Какая разница, сейчас или когда! Если сейчас, может, это даже и лучше.
— Это тебе лучше! А мне… лучше, чтоб никто, ни одна живая
душа!
Тут Галка, обладающая женской интуицией, оглянулась и
оказалась нос к носу с Мариной. Та немедленно заулыбалась фальшивой улыбочкой.
— Здрасте, — пробормотала Галка ошалело. Вадим подпрыгнул
как ужаленный. Марине показалось, что глаза у него загорелись нехорошим огнем.
Марина перепугалась — вокруг молчал васнецовский лес,
казавшийся странно глухим, как будто до человеческого жилья было по меньшей
мере километров сорок, — и понесла нечто несусветное:
— Здравствуйте. Можно я… мимо вас пробегу? Я так тороплюсь,
у меня еще партия в бильярд, то есть в теннис, Вероника просила не опаздывать,
а я решила прогуляться и теперь точно опоздаю. Как вы думаете, она меня
дождется или убежит? Я хорошо играю в бильярд, а вы?
— Мы не играем, — отрезал Вадим, разглядывая ее все
подозрительней. Кое-как Марина протиснулась мимо них и бросилась вперед.
Ушибленная нога не нашла лучшего времени, чтобы полоснуть по всем нервным
окончаниям хлесткой — до слез — болью. Преодолевая себя, Марина еще прибавила
ходу, а потом оглянулась. Двое стояли на дорожке и смотрели ей вслед.
Струсив, Марина свернула с дорожки и заковыляла к белому
санаторному корпусу прямо через заросли бузины и орешника. То ли бузина, то ли
орешник оставляли на майке длинные и тонкие белые нити, похожие на слюни.
Марина брезгливо отряхивалась. Пожалуй, она тоже «дитя мегаполиса», как
Оленька. Нет, лес — это замечательно, но только когда он не оставляет слюней на
твоей любимой майке!
В бильярдной Федора Тучкова не было. В помещеньице,
прокуренном до такой степени, что даже от стен несло застарелым табачным духом,
в густых и душных сигаретных облаках двигались несколько патлатых юнцов,
изображающих на лицах пресыщенность и недовольство окружающим миром — в пятнадцать
лет почему-то считается шикарным быть пресыщенным и недовольным.
Куда делся Тучков Четвертый?! Куда запропал?
Он может быть где угодно. На процедурах — что там ей
думалось про мужчин эпохи Возрождения и геморрой?! На романтической прогулке с
Оленькой и ее романтической мамашей. Он может читать газету, пить в баре кофе,
дремать на теплой лавочке, играть в шахматы с Генрихом Яновичем. Он может
делать все, что ему заблагорассудится, и с чего это она взяла, что вот так,
быстро и просто, найдет его и выложит все, что знает, а он станет внимательно и
сочувственно ее слушать!
