Марина струсила.
— Я ничего не знаю, — пробормотала она, — а что такое?
— Про покойника-то? — усомнилась бабуся Логвинова. — Разве
не знаешь? Ты ж его нашла!
— Да перестаньте вы! Оленька и так ничего не ест!
— Салат очень вкусный, — почти в один голос воскликнули Юля
и Сережа, и отодвинули от себя пустые тарелки, и придвинули полные — синхронно.
— Оленька, посмотри, как надо кушать! Посмотри, посмотри,
как все тут хорошо кушают!
Сорокалетняя Оленька капризно тряхнула сорокалетними
кудрями.
— Ах, мама, отстань! Еда — это так скучно!
— Мы живем не для того, чтобы есть, — произнес Геннадий
Иванович с затаенной улыбкой, — но все же есть для того, чтобы жить, надо!
— Мне, чтобы жить, надо не много, — прошептала Оленька, —
совсем не много.
— Вегетарианство — лучший способ сохранить здоровье, —
провозгласил Сережа, уписывая морковное пюре.
— Самый безопасный! — поддержала Юля, налегая на
картофельное.
— Да про труп-то что тебе сказали? Милиция-то? — облизав
губы, громко спросила Валентина Васильна у Марины.
Нежная Оленька вздрогнула и умоляюще посмотрела на мать,
Элеонору Яковлевну.
— Он за Юлькой ухаживать пытался, — сказал Сережа сквозь
пюре то ли с гордостью, то ли с отвращением, — этот труп ваш. Никакого покоя не
давал. Я его бить собирался, — добавил он горделиво.
Оленька прикрыла глаза — от ужаса, разумеется.
— Делал неприличные намеки, — сообщила Юля, тоже с
гордостью. — Приглашал в «люкс», который на ремонте. Между прочим, «люкс» на
ремонте, а никакого ремонта там нет! Все какие-то комбинации проворачивают!
Интересно, администрация в курсе?
— Давайте лучше про погоду, — быстро предложил бывший
«гаваец», переквалифицировавшийся в спортсмена. — Как вы думаете, жара еще
постоит?
— Жара — это ужасно, — прошептала Оленька, вздрогнув
плечами, укутанными в шаль. Шепот и вздрагивания явно имели отношение к
Геннадию Ивановичу. — Верно, мама?
— Я буквально задыхаюсь, — поддержала ее мать.
— А я люблю жару и никогда не задыхаюсь, — объявила
профессорская внучка Вероника и усмехнулась злорадно. — Дед, пойдем завтра
после завтрака в теннис играть.
— Ты же не хотела, — удивился дед, — передумала?
— Передумала.
— Поучите меня, Вероника, — попросил Геннадий Иванович
интимно, — мне так хочется научиться играть в теннис!
— Шикарный спорт, — моментально согласилась Вероника, и дед
Генрих Янович взглянул на нее подозрительно, — а у вас ракетка есть?
— Ну-у, — протянул Геннадий Иванович, — возьму в прокате.
Вероника надкусила яблоко и с хрустом начала жевать.
— А что там дают? «Принс», «Хэд», «Данлоп», «Юнекс»,
«Фелкль»?
Геннадий Иванович моргнул. Оленька с матерью переглянулись.
— У меня «Хэд», — подал голос миролюбивый «гаваец», — могу
предложить. Хотите?
— Геннадию Ивановичу предложите, — перевела стрелки
зловредная Вероника, — у меня свой «Хэд».
— Геннадий Иванович, я могу вам предложить…
— Да мне, собственно, все равно, если Вероника согласна меня
учить.
— Да на что он вам, этот теннис! — досадливо воскликнула
Оленькина мама и захлебнула досаду теплым компотом, оставшимся от полдника. —
Все прям, как дураки, кинулись в этот теннис играть!..
— Бег — вот лучшее средство, — провозгласила Юля.
— Легкая атлетика — королева спорта! — поддержал ее Сережа,
и они синхронно размешали в железнодорожных стаканах принесенный с собой
заменитель сахара.
Марина еще чуть-чуть раскопала салат и поднялась.
— Приятного аппетита, — кисло сказала она, — до завтра.
Бабуся Логвинова деловито заглянула в ее тарелку:
— И эта ничего не поела! Уморить себя решили!
Оленька повыше подтянула шаль.
— Я не хочу. Еда — это так… глупо.
И скучно и глупо, подумала Марина желчно.
Ну почему считается, что женщина, которая ничего не ест,
гораздо интереснее женщины, которая ест все? Кто это придумал?
Ей хотелось есть — она не ужинала вовсе не потому, что
«скучно и глупо», а из-за аллергии на рыбу. Сейчас поешь, а утром с ног до
головы покроешься красными пятнами!
Хорошо, что в номере у нее банка с кофе, любимая кружка,
длинная-предлинная палка сухой колбасы и три пакета хрустящих хлебцев. Да, и
еще роман!
— В десять часов танцы, — напомнил Геннадий Иванович, и
Вероника опять усмехнулась, — приходите, Марина! Это своеобразный клуб. Можно
пообщаться, поговорить, покурить… Жизнь здесь слишком размеренная, от нее
быстро устаешь.
— Спасибо, Геннадий Иванович, — поблагодарила Марина. Вот
только танцев ей не хватало!
Марина выбралась из-за стола, чувствуя, что все, не только
соседи, но и прочие отдыхающие, рассматривают ее с истовым любопытством,
перестают есть, вытягивают шеи, шепчут друг другу в уши, кивают в ее сторону и
показывают глазами.
Еще бы, ведь это она нашла… труп!
Труп нашла, а «приключения» из этого не вышло. Не вышло
никакого «приключения», и не выйдет! Жалость какая.
Усатый милиционер, приехавший на «газике», ее почти ни о чем
не спрашивал. Она сама рассказала, как подлая шляпа слетела с головы, как она
стала ее вылавливать, нагнулась и… и увидела.
— Перепугались? — спросил милиционер равнодушно.
Марина пожала плечами:
— Не особенно. Неприятно, конечно…
«Приключения» не вышло, и главный герой, циничный,
остроумный и загорелый полицейский капитан с пушкой за ремнем, в выцветших и
потертых джинсах, тоже никак не вырисовывался. Не тянул усатый милиционер на
главного героя!
Труп оказался не криминальный — все правильно понимала
бабуся Логвинова.
Выпил лишнего, сел на мостках, задремал, да и свалился — так
как-то получалось.
Длинными санаторными коридорами, застланными ковровыми
дорожками — красная середина, зеленая кайма, — Марина добралась до высоких
двойных ореховых дверей, вышла на вечернее солнце, пристроилась на лавочку с
гнутой садовой спинкой и закурила.
