Может, он и расслышал, но виду не подал.
— Да, и еще количество Логвиновых! — как бы вспомнив,
добавил он задумчиво.
— Что?
— В прошлый раз, по ее словам, в селе Мокша их было
тринадцать семей. В этот раз оказалось шестнадцать. Тебе не кажется, что они
размножаются подозрительно быстро?
Марина молчала.
Стукнула оконная створка, распахнулась. Ворвался влажный
ветер, надул белую штору, капли забарабанили по подоконнику. Федор притворил
окно.
— Пойдем. — Он отряхнул руки, влажные от дождя.
— Куда?
— Сварим кофе, — предложил он сердито. — Все равно дождь
идет.
Дождь не шел, а лил и, кажется, залил все вокруг, в том
числе и остатки Марининого здравого смысла. Остались еще самоуважение,
гордость, девичья честь и что-то в этом роде. Бабушка могла бы перечислить
наизусть, а Марина нет.
Про кофе никто даже не вспомнил. Наверное, никакого кофе
вообще не было в программе. Наверное, Федор Тучков Четвертый с самого начала
задумал… это.
Даже про себя, даже в горячке, Марина не могла это назвать.
То, что он с ней делал. То, что она делала с ним.
Куда-то подевалась его фиолетовая распашонка. Марина понятия
не имела, куда и когда, только теперь она трогала его, гладила, как будто
пробовала на вкус вино, и с каждым глотком вкус становился все лучше и лучше.
Насыщеннее.
Она решила было ни за что на нею не смотреть, но ей очень
хотелось — о, ужас! — и тогда она стала смотреть. За десять минут из нормальной
женщины она превратилась в развратницу!
Федор запустил ей руку в волосы и легонько сжал затылок, и
она забыла про маму с бабушкой.
Он знал, что ни за что не станет спешить — разве можно?! Еще
он знал, что ни за что не потеряет голову на полпути — ему не двадцать лет, и у
него есть жизненный опыт! Также он был уверен, что поначалу ему придется только
и делать, что говорить, чтобы не напугать профессоршу до полусмерти, и он почти
подготовился к лекции — а как же!
Он ужасно спешил, потерял голову и не сказал ей ни слова.
Ни одного.
Он только тискал ее так, что отрывал от пола, гладил так,
что на ней оставались красные пятна, вдыхал ее запах, терся щекой о ее волосы,
держал ее за шею, чтобы она не могла ни отвернуться, ни уклониться, и ждал
катастрофы.
Она совсем ничего про это не знает.
То есть скорее всего она знает то, что показывают в фильмах
или пишут в умных книгах. То есть гораздо меньше, чем просто ничего. Вернее, не
меньше, а хуже, потому что она ждет от него чего-то, а он понятия не имеет —
чего именно!
Он земной мужчина с земными же желаниями и примитивными
мужскими мозгами. Вряд ли он сумеет правильно изобразить то, о чем писали в
книгах и что показывали в фильмах.
Да и никаких таких книг он никогда не читал! Может, надо
было?
Профессорша возле его уха сдавленно пискнула и потянула свою
руку, и ему пришлось освободить ее. Она смотрела на него во все глаза, и ему показалось,
что она чувствует некую смесь ужаса и любопытства, и на миг ему вдруг стало
противно.
— Что? — спросил он громко. Специально громко, чтобы
заглушить то противное, что оказалось так близко.
Она как будто вздрогнула и пропищала жалобно:
— Ничего…
— Тебе неприятно?
Нельзя, нельзя так спрашивать! Следует спросить как-то
изысканно или возвышенно, или вообще не спрашивать, или…
Осторожно растопыренной ладонью она потрогала его бедро —
там, где кончались теннисные шорты. Ладошка была влажной, и шерсть на ноге
моментально встала дыбом.
— Ты такой… — растерянно пробормотала Марина и сделала
движение, как будто слегка погладила его ногу.
— Какой?
— Странный.
— Почему? — Он уже почти не соображал. Пальцы забрались под
плотную ткань и там замерли и только чуть подрагивали, как будто тряслась
испуганная мышь.
— Плотный. И волосы на ногах.
Он собрался было с силами, чтобы затянуть что-нибудь в том
духе, что волосы на ногах есть почти у всех мужчин на свете, такова уж их
природа, но тут она вытащила руку, и его постигло тяжкое разочарование.
Он не знал, как нужно ее попросить, чтобы она еще его
потрогала.
Совсем недавно он рассуждал о своей невиданной опытности и
еще о том, что ему не двадцать лет, и все свои проблемы он решит легко — вот
как.
Собственное тело сейчас казалось ему слишком большим, и
чужим, и болезненным. Он как будто никак не мог к нему приспособиться, что ли?
Черт побери, даже в первый свой раз он чувствовал себя
раскованнее, чем сейчас, когда профессорша сопела ему в ухо и все опускала
глаза, чтобы рассмотреть получше!
Он уже и не хотел, чтобы она его рассматривала. Он не был
уверен, что сможет это вынести.
Рука пробралась повыше и потрогала спину, потом бока, потом
живот — по кругу. Потом ее ладошка оказалась у него за поясом шорт.
Если из бесконечной последовательности убрать бесконечное
число членов, она все равно останется бесконечной.
Бесконечность. Не ноль. У вас нет никакой фантазии, как у
моих студентов!
О, у него целая куча фантазий, не то что у студентов!
Студентам и не снились такие фантазии, какие имеются у него в избытке!
Он тяжело дышал, и спина стала мокрой.
— Подожди.
— Что?
— Подожди, пожалуйста.
Она отдернула руки, поняв, что он просит серьезно.
Он просил серьезно, некоторым образом даже слезно. Марина
посмотрела ему в лицо. Лицо выражало смесь отчаяния и странного веселья.
Вот беда, она понятия не имела, что должно выражать лицо
мужчины, когда пытаешься залезть к нему в шорты!
— Почему… подождать?
Он засмеялся. Такого отчаяния он не испытывал давно. Или
никогда не испытывал.
— Марина. Я тебя прошу.
— Что?
— Наверное, нам лучше… лечь.
— Лечь? — переспросила она дрогнувшим голосом.
