– Да забыла я, забыла! Устала как собака, спать хотела…
– Ну ты хоть Пепите-то позвонила? Сказала, что ее уродская фотка в номере идет, на первой полосе?
– Я хотела, но она недоступна была, – соврала Уля.
Булкин понял, что она врет, но изобличать не стал:
– А сегодня утром?
– Да она спит еще. Чего будить-то? – В голосе Асеевой послышались заискивающие нотки.
Булкин резко поднялся с дивана:
– Тогда я ей сам позвоню. Давай номер!
– Сейчас, – обрадовалась Уля. – Он у нее простой.
Робик вбил продиктованные Асеевой цифры в телефон и, окинув ее с ног до головы презрительным взглядом, вышел из отдела.
На планерку он не явился, хотя как заместитель начальника фотоотдела (начальник Сеня Плотников догуливал отпуск) обязан был присутствовать. Пять минут Габаритов допытывался, где Булкин, народ вертел головами и уверял, что утром его видели, а куда потом делся, неизвестно. Уля молчала. На душе у нее было муторно. Кое-как дождавшись окончания планерки, она побежала в фотоотдел. Булкин сидел за своим столом и что-то писал на стандартном листе бумаги. Уля подошла ближе и заглянула ему через плечо. Робик писал заявление об уходе: «Прошу уволить меня по собственному желанию, потому что устал чуствовать себя сволочью и подонком…»
– Чувствовать пишется через «в», – машинально отметила Уля. И вдруг завыла, как деревенская баба на похоронах: – Робик, миленький, не ухо-о-оди-и!
– Асеева, ты чего, с ума сошла? – ошалел Булкин. – Ты чего голосишь-то?
Уля насупилась и попыталась вырвать из рук Булкина листок.
– Не дури, – попросил Робик. – Ты же знаешь, если я что решил…
– Ну ты подумай еще, хотя бы до вечера! – взмолилась Уля. – Если прямо сейчас ему отнесешь, он же подпишет. Уговаривать не будет, а ты потом пожалеешь.
– Не пожалею, – отрезал Робик и уже мягче добавил: – Давай, Улька, и ты сваливай отсюда, пока не поздно… Пока он тебя совсем не сломал.
Больше Асеева Булкина не видела. Ближе к обеду она узнала, что уволился и Тюрин. Об этом ее оповестила Дуговская. Влетела в Улин кабинет и с порога выпалила:
– Слушай, Асеева, ты не знаешь, что случилось? Из-за чего весь фотоотдел поувольнялся?
– Почему весь? Только Булкин…
– Ага! А еще Тюрин, и Надька Полетова писать заявление собирается…
– А она-то с чего?
– А с чего Булкин и Тюрин, ты, значит, знаешь? Рассказывай…
– Иди ты, Дуговская…
– Нет, правда, расскажи, – ничуть не обиделась Римма. – Ты пойми: мы теперь с тобой обе в пострадавших. С кем на задания-то выезжать? С этими сопляками, что ли? Да они от страха обосрутся, если им кто-нибудь камеру или морду разбить пригрозит. А трахать за то, что нормальных снимков к материалам нет, Габаритов нас с тобой будет…
– Он тебя и с нормальными снимками мало трахает, что ли? – бесцветным голосом осведомилась Уля. – Должна уж привыкнуть.
Поняв, что никаких внятных объяснений по поводу увольнения Робика и Лешки не последует, Дуговская тяжело вздохнула и поднялась со стула:
– Ну ладно, надо работать. Когда курить пойдешь, позови меня, ладно? А то теперь и подымить не с кем.
Когда за Дуговской закрылась дверь, Уля взяла телефон и нашла в памяти номер Пепиты. В трубке раздались длинные гудки. Один, второй, третий, четвертый… «Она видит мой номер и не хочет брать трубку… ну и хорошо, что разговор откладывается… Лучше потом, когда она остынет…» – думала Уля, пытаясь унять нервную дрожь. Она уже хотела нажать «отбой», когда раздался щелчок и кто-то сказал:
– Я слушаю.
«Это не Пепита. А кто? – растерялась Уля. Вместо глубокого бархатного голоса подруги в трубке звучал совсем другой – казенный, с металлическими нотками.
– Я слушаю, – повторил голос, и Уля поняла: это Пепита.
Опять повисло молчание. Репетируя про себя этот разговор, Уля приготовила несколько фраз: «Ты прости, что так получилось. Но я не виновата. Я тут такой скандал устроила, чтоб фотку не ставили, но Алиджан и слушать не захотел». Но сейчас неожиданно для самой себя сказала:
– Булкин и Тюрин сегодня уволились.
В ответ молчание.
– Робик в заявлении написал, что устал чувствовать себя сволочью и гадом.
– И у него такое заявление приняли? – сухо осведомилась Пепита.
– Нет. Заставили переписать. Без «сволочи» и «гада».
– А ты?
Уля поняла, что значит выражение «душат слезы». Будто перехваченное тугой веревкой горло перестало пропускать в легкие воздух. Сделать вдох она смогла, только когда по щекам потекла теплая влага.
– Ты там ревешь, что ли? – спросила Пепита уже своим обычным, похожим на темно-синий бархат голосом. – Давай приезжай ко мне. Поговорим.
В трубке запиликали короткие гудки. Пепита не назначила времени встречи, не спросила, может ли Уля приехать. Будто решила, что для редактора ведущего отдела суперпопулярной газеты «Бытие» сейчас нет важнее дела, чем мчаться к ней – покаяться и получить прощение… Впрочем, так оно и было.
Уля выключила компьютер, взяла сумку и, не заглянув в комнату к корреспондентам, прошла в приемную.
Секретарь босса Юля сидела, уставившись себе куда-то в область колен.
– Шеф у себя?
Девушка вздрогнула и сползла на краешек стула.
«Какой-нибудь бабский журнал читает, – догадалась Уля. – Статью модного психолога о том, как обольстить мужчину-начальника».
– Не-е-ет, – виновато захлопала ресницами Юля. – Он в мэрию уехал.
– Когда вернется, скажешь ему, что я заболела и поехала домой.
– А чего у тебя… у вас болит? Он обязательно спрашивать будет.
– Горло. И насморк. Температура, кажется, поднялась.
– Ладно, я скажу.
– Телефон я дома отключу, а то звонками замучают. Кому буду нужна – пусть звонят на сотовый.
– А вы долго болеть будете, а то он спраши…
– Откуда я знаю?! – огрызнулась Уля. – Когда выздоровлю, тогда и выздоровлю!
– Не «выздоровлю», а выздоровею, – поправила редакторшу секретарь и осеклась. Начала оправдываться: – У меня мама учитель русского в школе, она сама всех поправляет, и я от нее заразилась.
Рассказ про маму-филолога и распространяемую ею «заразу» Асеева дослушивать не стала. Через две минуты она уже ловила тачку, чтобы ехать к Пепите. Ждать Юрика, который обещал быть минут через сорок, она не стала.
Разговор
К будке охранника, или, как ее называли сами сторожа элитного дома, «КПП», Асеева подошла с бешено колотящимся сердцем.
