– Видеть-то их все видят, а вот прочитать эти послания не каждому дано, – поучительно подняла палец вверх Анна. – Тут ведь не только рисунок, который в мраморных жилках проглядывает, имеет значение, но и цвет камня. Был здесь на днях один архитектор из Нижнего Новгорода. Я ему тоже про Айя-Софию рассказывать стала, а он смеется: «Да глупости все это! Ничего сверхъестественного в рисунках нет. Камнетесы специально так мраморные глыбы распиливали, чтобы симметричные фигуры получались. Потом плиты с одинаковыми силуэтами встык укладывали, вот и получались фонтаны чудесные да звери невиданные!» Ну что с такого Фомы неверующего взять? Но на гуще погадать все-таки согласился. А когда бабушка Биргюль ему про прошлое говорить начала, в лице переменился. Про настоящее и будущее даже не дослушал – побледнел, что твоя стена, и из кофейни опрометью выскочил. Вот так-то, девонька!
– Про что же это бабушка Биргюль ему напомнила, что он так испугался?
– Про один старый грех. Какой, не спрашивай, все одно не отвечу. Правило у нас такое: чужим ушам – ни слова.
– А в рисунках-то на стенах храма что? Ты же так и не сказала…
– Да все! Все события, которые на Земле были, есть и будут. Бабушку Биргюль в одной газете – французской, что ли, или английской – даже турецким Нострадамусом назвали.
– О! Это, конечно, серьезная рекомендация.
– Смейся, смейся. – Анна скорбно поджала губы. – Архитектор тоже смеялся.
Все время их разговора старая турчанка сидела, низко склонив голову, и беззвучно шевелила губами. Но стоило Марине сделать последний глоток и поставить чашку с гущей на блюдечко, как маленькая, похожая на птичью лапу ручка скользнула по скатерти и, ухватив блюдце за краешек, подвинула его к себе. Теперь у Мироновой появилась возможность хорошенько рассмотреть лицо гадалки. Испещренное мелкими, будто нарисованными черной гуашью по коричневому полю морщинами, оно было абсолютно бесстрастно, а матовые, похожие на эбонитовые шарики глаза казались слепыми.
«Как же она гадать будет, если ничего не видит?» – подумала Марина. Видимо, сомнение отразилось на ее лице или старуха неведомым образом прочла ее мысли. Отрешенный взгляд вдруг стал жестким и пронзительным. Не выдержав его, Миронова опустила глаза. Теперь она видела только руки гадалки. Взяв в правую чашку, бабушка Биргюль повращала ее по часовой стрелке, резко перевернула над блюдцем и, держа на весу, дала гуще стечь. Потом принялась рассматривать потеки на стенках чашки.
– Почему она ничего не говорит? – шепотом спросила Марина.
– Подожди… Сначала она расскажет про твое прошлое и настоящее – они на рисунках, которые в чашке, а будущее – на блюдце.
Голос у старухи был глухой и монотонный. Когда она замолчала, Анна, поблагодарив свою наставницу почтительным кивком, начала переводить:
– В прошлом у тебя покой и радость. Хороший человек рядом. Любит тебя. И сейчас любит. Очень потерять боится. Больше всего на свете. А ты в другую сторону смотришь. На чужой дом, на чужое богатство. Чужую жизнь к себе примерить хочешь. Чужую беду зовешь.
– Это она так сказала? – Марина не отрываясь смотрела на гадалку.
– Конечно. Я, что ли, на ходу сочинила? – Анна снисходительно улыбнулась. – Ну что, девонька, поверила теперь? Правду про тебя бабушка Биргюль сказала?
Марина неопределенно мотнула головой.
– Знамо, правду. Тут все сначала смеются, а потом глаза таращат и пытают: «А откуда она все это узнала?» Откуда-откуда, кофий рассказал. Сейчас она про будущее говорить станет. Ты помолчи, не отвлекай меня, чтоб я ничего не перепутала.
Марину затрясло, будто в ознобе. В кафешке, несмотря на кондиционер, жара, а у нее мурашки по коже. Посмотрев с полминуты на блюдце, гадалка вдруг, ни слова не говоря, поднялась и сделала шаг назад. Анна вскочила, взяла старуху за локоть и часто-часто заговорила по-турецки. Гадалка ответила несколькими короткими фразами.
– Бабушка Биргюль говорит, что ты черная, – обратилась наконец к Марине Анна. – Пустила внутрь зависть. И если сделаешь так, как задумала, то смерть на тебе будет.
– Смерть? Какая смерть? Чья?
Анна перевела вопрос. Старуха качнула из стороны в сторону замотанной в черный платок головой и еле слышно что-то пробормотала.
– Гуща имя не пишет. – В голосе Анны прозвучала насмешка, а в ее глазах Марина прочла упрек.
Старуха снова заговорила, на сей раз громко и горячо, то прижимая костлявые руки к груди, то разводя их в стороны. Анна слушала, почтительно склонив голову. Потом обратилась к Марине:
– Бабушка Биргюль говорит: очиститься тебе надо. В святом источнике. Хочешь у себя дома, хочешь в Турции. Здесь неподалеку водопад есть. Омоешься и сама почувствуешь, как легче станет… А я тебе вот что посоветую. Езжай-ка ты в Гереме. Там есть два святых места – Долина монахов и Камины фей. И там, и там много старых скитов, в которых христиане тысячу лет назад от мусульманских гонений прятались.
Марина потянула вниз ворот футболки. Горло перехватил приступ удушья, глаза застила пелена, в уши будто кто-то налил воды. Хотелось на воздух. Но она, едва ворочая сухим языком, проговорила:
– Странное название – «Камины фей». Откуда оно?
– А ты съезди и увидишь. Там из туфа ветры и дожди горки вытесали… Как будто колпаки со срезанным верхом или сахарные головы. А кто-то в них камины увидел и про фей заодно придумал. Но вообще-то там тоже кельи христианские были. Хочешь прямо сейчас туда поехать?
– Я не могу. В отель возвращаться надо.
– Ну, как знаешь.
Марина поднялась и медленно, как сомнамбула, двинулась к выходу. В дверях обернулась. Гадалка и помощница успели вернуться на прежнее место. А на ее столике стояла плошка с горящим маслом, от которой вверх, извиваясь змеей, струился черный дым.
Яркий солнечный свет будто сорвал с глаз пелену. К ледяным рукам и ногам прилила кровь, и дрожь тут же унялась.
– Глупость какая! – прошептала Марина, глядя на разноязыкую яркую толпу, которая текла мимо нее. – Средневековье. Устроили представление! А ты, Миронова, купилась. Никогда к гадалкам не ходила, а тут потянуло… Они, наверное, всем такие страшилки рассказывают, а потом на очищение за сумасшедшие деньги отправляют.
Взгляд Марины упал на вывешенный у входа одного из магазинов ковер. Причудливый узор играл на солнце десятками оттенков красного, зеленого и синего. Стоявший в дверях молодой турок, заметив, что она замедлила шаг, улыбнулся и жестом пригласил войти внутрь. Ковры здесь были повсюду – на стенах, на стоящих вдоль них диванах, на полу. Причем на полу эти рукотворные шедевры, похоже, лежали в десяток, а то и больше слоев – ноги при ходьбе мягко пружинили.
Ковры Миронову заворожили. Сотканные из шерсти и шелка, маленькие, большие, прямоугольные, овальные, они меняли цвет при малейшем изменении освещения. Хозяин лавки усадил Марину на один из диванов, налил чаю и на сносном русском стал нахваливать товар. Заворачивая углы ковров, просил посмотреть на узелки: «Видишь, они шерстяные, а не коттоновые? Значит, ковер тысячу лет проживет!» Подносил краешек разноцветного великолепия к Марининому носу: «А теперь понюхай! Чем пахнет? Не химией, нет! Морем, цветами и травами! А почему? Потому что красители не анилиновые, а природные. Из растений: из шафрана – желтый, из индиго – синий, из корня марены – красный. А такие краски вечные, им ни солнце, ни вода не страшны!»
