— Почему?
— Ты уже мне привез куклу. — Кукла была при ней. — И потом, у меня и так много всего. Мы ведь теперь не богатые, правда?
— И не были никогда. Но сегодня тебе будет все, что пожелаешь.
— Ладно, — покорно согласилась она.
Когда рядом были мать и няня-француженка, он считал нужным держаться строго, теперь он ломал все, чем отгораживался от нее раньше, учился быть терпимым — она должна была найти в нем и отца и мать, должна знать, что он не останется глух ни к одному ее зову.
— Я хочу познакомиться с тобой поближе, — серьезно сказал он. — Во-первых, разрешите представиться. Я — Чарлз Джей Уэйлс, живу в Праге.
— Ой, папа! — У нее голос сорвался от смеха.
— А вас как зовут, позвольте узнать? — не отступался он, и она мгновенно включилась в игру.
— Онория Уэйлс, живу в Париже, улица Палатин.
— Одна или с мужем?
— Одна. Я не замужем.
Он указал на куклу.
— Но я вижу, у вас ребенок, мадам.
Обидеть куклу было выше сил, Онория прижала ее к груди и быстро нашлась:
— Верно, я была замужем, а теперь — нет. У меня муж умер.
Чарли поспешно задал другой вопрос:
— И как же зовут вашу девочку?
— Симона. В честь моей школьной подружки, самой лучшей.
— Я так доволен, что у тебя успехи в школе.
— На третьем месте в этом месяце, — похвалилась она. — Элси всего на восемнадцатом, по-моему… — Элси была ее двоюродная сестра, — А Ричард и вовсе в хвосте.
— Нравятся они тебе, Ричард и Элси?
— Да, вполне. Ричард очень нравится, и она тоже ничего.
Он спросил осторожно, как бы между прочим:
— А тетя Марион и дядя Линкольн — из них кто больше?
— Наверно, дядя Линкольн все-таки.
С каждой минутой он все острее ощущал ее присутствие. Когда они входили, вслед им шелестело «…прелесть», и сейчас молчание за соседним столиком посвящено было ей, ее разглядывали открыто, словно цветок, который не способен чувствовать, что им любуются.
— Почему я живу не с тобой? — внезапно спросила она, — Потому что мама умерла?
— Тебе полезно здесь пожить, подучишь французский как следует. Папе трудно было бы так хорошо за тобой смотреть.
— За мной больше не нужно особенно смотреть. Я все умею сама.
Они выходили из ресторана, как вдруг его окликнули двое, мужчина и женщина.
— Ба, Уэйлс собственной персоной!
— Лорейн, сколько лет… Здравствуй, Дунк.
Нежданные тени из прошлого — Дункан Шеффер, приятель и однокашник по колледжу, Лорейн Куолз, хорошенькая пепельная блондинка лет тридцати, из той компании, с чьей помощью в то бесшабашное времечко три года назад месяцы пролетали, как короткие дни.
— Муж в этом году приехать не мог, — ответила она на его вопрос. — Вконец обнищали. Определил мне двести в месяц и пожелал истратить их наихудшим для себя образом… Девочка ваша?
— Может быть, вернешься, посидим? — спросил Дункан.
— Рад бы, да не могу. — Хорошо, что было чем отговориться. Как всегда, он не остался равнодушен к дразнящему, влекущему обаянию Лорейн, однако ритм его жизни был теперь иной.
— Тогда пообедаем вместе? — спросила она.
— Если бы я был свободен. Вы мне оставьте ваш адрес, и я вам позвоню.
— Чарли, у меня подозрение, что вы трезвый, — осуждающе сказала она. Дунк, я, кроме шуток, подозреваю, что он трезв. Ущипните-ка его, и мы проверим.
Чарли показал глазами на Онорию. Они прыснули.
— Ты-то где живешь? — недоверчиво спросил Дункан. Чарли помедлил, называть гостиницу не было никакой охоты.
— Еще не знаю толком. Лучше все-таки я вам позвоню. Мы идем на утренник в театр «Ампир».
— Вот! Как раз то, что мне надо, — сказала Лорейн. — Желаю смотреть клоунов, акробатов, жонглеров. Дунк, решено, чем заняться.
— У нас еще до этого есть дела, — сказал Чарли. — Там, вероятно, увидимся.
— Ладно уж, сноб несчастный… До свидания, красивая девочка.
— До свидания.
Онория сделала вежливый книксен.
Как- то некстати эта встреча. Он им нравится, потому что он занят делом, твердо стоит на ногах — он сейчас сильней, чем они, оттого они льнут к нему, ища опору в его силе.
В театре Онория гордо отказалась сидеть на сложенном отцовском пальто. Она была уже личность, с собственными понятиями и правилами, и Чарли все сильней проникался желанием вложить в нее немножко себя, пока она не определилась окончательно. Тщетно было пытаться узнать ее близко за такой короткий срок.
После первого отделения, в фойе, где играла музыка, они столкнулись с Дунканом и Лорейн.
— Не выпьешь с нами?
— Давайте, только не у стойки. Сядем за стол.
— Ну, образцовый родитель.
Слушая рассеянно, что говорит Лорейн, Чарли смотрел, как глаза Онории покинули их столик, и с нежностью и печалью старался угадать, что-то они видят. Он перехватил ее взгляд, и она улыбнулась.
— Вкусный был лимонад, — сказала она.
Что это она такое сказала? Что он рассчитывал услышать? В такси, на обратном пути, он притянул ее к себе, и ее голова легла ему на грудь.
— Дочка, ты маму вспоминаешь когда-нибудь?
— Иногда вспоминаю, — небрежно отозвалась она.
— Мне хочется, чтобы ты ее не забывала. Есть у тебя ее карточка?
— Есть, по-моему. У тети Марион — наверняка есть. А почему ты хочешь, чтоб я ее не забывала?
— Она тебя очень любила.
— И я ее.
Они на минуту примолкли.
— Пап, я хочу уехать и жить с тобой, — сказала она вдруг.
У него забилось сердце, он мечтал, чтобы это случилось в точности так.
— Тебе разве худо живется?
— Нет, просто я тебя люблю больше всех. И ты меня больше, да? Раз мамы нету…
— Еще бы. Только тебе-то, милая, я не всегда буду нравиться больше всех. Вот вырастешь большая, встретишь какого-нибудь сверстника, выйдешь замуж и думать забудешь, что у тебя есть папа.
— Да, это правда, — безмятежно согласилась она.
Он не стал входить с нею в дом. В девять ему предстояло быть тут снова, хотелось вот таким, обновленным, нетронутым, сохранить себя для того, что он должен сказать.
— Прибежишь домой, выгляни на минутку в окно.
— Ладно. До свидания, папа, папочка мой. Он постоял на неосвещенной улице, пока она не показалась в окошке наверху, разгоряченная, розовая, и не послала ему в темноту воздушный поцелуй.
