— Я не пью по утрам. Просто там кто-то стучит. Вы б им велели перестать. Слышать не могу, страшно действует на нервы.
Билл встал и распахнул дверь.
— Никого нет… — начал он. — Эй! Вам чего?
— Ой, простите, — ответил женский голос. — Простите, ради бога! Я разволновалась и сама не заметила, что, оказывается, держу в руке карандаш.
— А что вам здесь надо?
— Я к вам. Секретарь говорит, что вы заняты, а у меня к вам письмо от Алана Роджерса, драматурга. Я хотела передать вам его лично.
— Мне некогда. Обратитесь к мистеру Кадорна.
— Я обратилась. Но он был не слишком любезен, а мистер Роджерс говорил…
Бранкузи нетерпеливо пододвинул стул и посмотрел в открытую дверь. Посетительница была очень юная, с копной ослепительных золотых волос и гораздо более волевым лицом, чем можно было подумать по ее лепету. У нее был твердый характер, потому что она родилась и выросла в городке Делани, штат Южная Каролина, но откуда было знать об этом мистеру Бранкузи?
— Как же мне быть? — спросила она, без колебаний отдавая свою судьбу в руки Билла. — У меня было письмо к мистеру Роджерсу, а он вот дал мне письмо для вас.
— Ну, и что я должен сделать? Жениться на вас? — взорвался Билл.
— Я хотела бы получить роль в одном из ваших спектаклей.
— Тогда сидите тут и ждите. Я сейчас занят… Где мисс Кохалан? — Он позвонил, с порога еще раз сердито оглянулся на посетительницу и закрыл за собой дверь. Но за это время с ним произошла обычная метаморфоза, и теперь с мистером Бранкузи разговор возобновил человек, который на проблемы театрального искусства смотрит, можно сказать, просто глазами Макса Рейнгардта.
К половине первого он уже ни о чем не помнил, кроме того, что будет величайшим на свете режиссером и что сейчас, за ленчем, он встретится с Солом Линкольном, которому все это втолкует. Он вышел из кабинета и вопросительно посмотрел на мисс Кохалан.
— Мистер Линкольн не сможет с вами встретиться, — доложила она. — Он только что звонил.
— Ах, только что звонил, — в сердцах повторил Билл. — Тогда вычеркните его из списка приглашенных на четверг.
Мисс Кохалан провела черту поперек лежащего перед нею листа бумаги.
— Мистер Мак-Чесни, вы, наверно, про меня забыли?
Билл обернулся к посетительнице.
— Да нет, — неопределенно ответил он и добавил, опять обращаясь к секретарше: — Ладно, черт с ним, все равно пригласите его на четверг.
Есть в одиночку ему не хотелось. Он теперь ничего не любил делать в одиночку, ведь для человека известного и влиятельного общество удивительно приятная вещь.
— Может быть, вы уделите мне две минуты, — снова начала рыженькая.
— Сейчас, к сожалению, не могу.
И вдруг он понял, что таких красивых, как она, не видел никогда в жизни. Он не мог оторвать от нее глаз.
— Мистер Роджерс мне говорил…
— Может, перекусим вместе? — предложил он и, дав мисс Кохалан несколько поспешных и противоречивых указаний, распахнул перед своей дамой дверь.
Они стояли на Сорок второй улице и дышали воздухом для избранных — его было так мало, что хватало всего на несколько человек. Был ноябрь, театральный сезон начался уже давно. Биллу стоило повернуть голову вправо — и там сияла реклама одного спектакля, потом влево — и там горели огни другого. Третий шел за углом — тот, что он поставил вместе с Бранкузи и с тех пор зарекся работать на пару.
Они вошли в «Бедфорд-отель», и среди официантов и служителей поднялась суматоха.
— Как тут мило, — любезно, но искренне сказала девушка.
— Актерская берлога. — Он кивал каким-то людям. — Привет, Джимми… Билл… Джек, здорово… Это Джек Демпси… Я редко сюда хожу. Больше в Гарвардский клуб.
— Так вы учились в Гарварде? Один мой знакомый…
— Да.
Он колебался. Относительно Гарварда существовали две версии, и неожиданно он выбрал ту, которая соответствовала истине.
— В Гарварде. Меня там считали деревенщиной, никто знаться со мной не хотел, не то что теперь. На той неделе я гостил у одних на Лонг-Айленде такой фешенебельный дом, боже ты мой, — так там у них двое светских молодчиков, которые в Кембридже меня в упор не замечали, вздумали панибратствовать, я им теперь, видите ли, «старина Билл».
Он еще поколебался и вдруг решил на этом поставить точку.
— Так вам что, работа нужна? — спросил он. Он вдруг вспомнил, что увидел у нее дырявые чулки. Перед дырявыми чулками он пасовал, терялся.
— Да. Иначе мне придется уехать обратно домой, — ответила она. — Я хочу стать балериной, заниматься русским балетом, знаете? Но уроки такие дорогие, вот и приходится искать работу. Заодно, я думала, немного привыкну к сцене.
— Пляски, значит?
— Нет, что вы, классический балет.
— Павлова, например, она разве не пляшет?
— Ну что вы! — Она ужаснулась, но потом продолжила свой рассказ. — Дома я занимаюсь у мисс Кэмпбелл, вы, может, быть, слышали? Джорджия Берримен Кэмпбелл. Ученица Неда Уэйберна. Она просто замечательная! Она…
— Да? — Он слушал рассеянно. — Дело нелегкое. В агентствах от актеров отбою нет, и послушать их всех, так они что угодно могут — до первой пробы. Вам сколько лет?
— Восемнадцать.
— Мне двадцать шесть. Приехал сюда четыре года назад без единого цента в кармане.
— Ну да?
— А теперь могу хоть сегодня прикрыть лавочку, мне хватит до конца жизни.
— Честное слово?
— В будущем году устрою себе отпуск на год. Женюсь… Айрин Риккер, слыхали про такую?
— Еще бы! Моя любимая актриса.
— Мы помолвлены.
— Правда?
Потом, когда они снова вышли на Таймс-сквер, Билл небрежно спросил:
— А что вы сейчас делаете?
— Работу ищу.
— Да нет же. Вот сейчас.
— Ничего.
— Может, зайдем ко мне, выпьем кофе? Я живу на Сорок шестой улице.
Глаза их встретились, и Эмма Пинкард решила, что в случае чего сможет за себя постоять.
В просторной светлой комнате-студии с огромным диваном в десять футов шириной она выпила кофе, он — виски с содовой, и его рука легла ей на плечи.
— С какой стати я должна вас целовать? — решительно сказала она. — Мы почти незнакомы, и потом вы помолвлены с другой.
— Пустяки. Она не рассердится.
— Так я и поверила!
— Вы — хорошая девушка.
— Во всяком случае, не дура.
— Ну и ладно. Оставайтесь себе хорошей девушкой.
