Они еще раз остановились у кладбища: она взяла с собой охапку цветов, чтобы в знак последнего прощания положить их на отцовскую могилу. Он ждал ее в машине, около ворот.
Цветы рассыпались по рыхлой, не успевшей осесть земле. Теперь ее больше ничто здесь не удерживало, и она не знала, вернется ли сюда еще когда-нибудь. Она опустилась на колени. Все эти мертвецы вокруг — она знала их всех, знала их побитые непогодой лица с твердым взглядом ярких синих глаз, их крепкие худощавые тела, их души, сотворенные из новой глины под сенью леса в долгой густой тьме семнадцатого столетия. Минута за минутой чары росли, и вот уже стало трудно вырваться обратно в тот мир, где она ужинала с королями и принцами, где ее имя, выведенное аршинными буквами, бросало вызов таинству ночи. Ей вспомнились строчки Уильяма Макфи
[17]
.
О друг мой преданный, ты голову сложил, Покуда я впустую море бороздил.
Потом слова ушли — и она внезапно будто надломилась и поникла, горько плача.
Сколько протекло времени, она не знала. Цветы уже стали невидимыми, когда ее окликнули сзади по имени; тогда она поднялась и вытерла слезы.
— Иду! — и после: — Ну что же, прощай, отец… все отцы.
Джордж усадил ее в машину и накинул ей на плечи теплый плащ. Потом сделал большой глоток из фляги с местным ржаным виски.
— Поцелуй меня, и поедем, — вдруг сказал он.
Она почти коснулась губами его щеки.
— Нет, по-настоящему. Поцелуй.
— Не сейчас.
— Я тебе не нравлюсь?
— Мне сейчас не хочется, и лицо у меня грязное.
— Какая разница.
Его настойчивость вызвала у нее досаду.
— Поехали, — сказала она.
Он завел мотор.
— Спой мне что-нибудь.
— Потом, сейчас мне не хочется.
Через полчаса быстрой езды он остановил машину под большими развесистыми деревьями.
— Пора еще выпить. А ты не будешь? Холодает.
— Ты ведь знаешь, что я не пью. Пей сам.
— Если не возражаешь.
Сделав глоток, он снова повернулся к ней.
— Может быть, теперь ты меня поцелуешь?
Она покорно поцеловала его, но он не был удовлетворен.
— Я просил по-настоящему, — повторил он. — Не так осторожно. Ты же знаешь, как я влюблен, и говоришь, что я тебе нравлюсь.
— Конечно, — нетерпеливо откликнулась она. — Но сейчас неподходящее время. Потом как-нибудь. Ну, поехали!
— Но я думал, я тебе нравлюсь.
— Если будешь так себя вести, разонравишься.
— Значит, и не нравился никогда.
— Ох, не валяй дурака, — вырвалось у нее. — Конечно, ты мне нравишься, но я хочу попасть в Вашингтон.
— У нас уйма времени, — и потом, не дождавшись ответа: — Поцелуй хоть разок, и поедем. Она рассердилась. Будь он не так ей симпатичен, она перевела бы все в шутку. Но в ней не было смеха — только усиливающееся недовольство.
— Видишь ли, — со вздохом сказал он, — мой автомобиль очень упрям. Он не тронется с места, пока ты меня не поцелуешь. — Он хотел взять ее за руку, но она отпрянула.
— Ну вот что, — она почувствовала, как ее щеки и даже лоб теплеют от гнева. — Если ты действительно хотел все испортить, по-моему, это тебе удалось. Я думала, такое бывает только в комиксах. Это так грубо и… — она поискала слово, — так по-американски. Ты бы еще назвал меня «своей девочкой».
— Ох. — Через минуту он завел двигатель, потом машина тронулась. На небе впереди висело красное зарево Вашингтона. — Эвелина, — вскоре сказал он. — Для меня нет ничего более естественного, чем желание поцеловать тебя, и я… — Это было так бесцеремонно, — прервала его она. — Выпить полпинты виски, а потом заявить, что ты никуда не поедешь, пока я тебя не поцелую. Я не привыкла к таким вещам. Мужчины всегда обращались со мной исключительно деликатно. Некоторых вызывали на дуэль только за то, что они посмотрели на меня в казино, — и вдруг ты выкидываешь такое, а ведь ты мне по-настоящему нравился. Надо же было… — и она вновь с горечью повторила: — Это так по-американски.
— Что ж, я не чувствую за собой вины, но мне жаль, что я тебя огорчил.
— Неужели ты не понимаешь? — возмутилась она. — Если бы мне захотелось целоваться, я бы дала тебе знать.
— Мне очень жаль, — повторил он.
Они поужинали в привокзальном буфете. Он расстался с ней у двери вагона.
— До свидания, — сказала она, но уже с прохладой. — Спасибо за интересную поездку. И загляни ко мне, когда будешь в Нью-Йорке.
— Ну и глупо, — отозвался он. — Ты даже не хочешь поцеловать меня на прощанье.
Ей совсем этого не хотелось, и она помедлила, но потом все же чуть наклонилась к нему со ступеньки. Но в этот раз он отпрянул сам.
— Ничего, — сказал он. — Я понимаю, каково тебе сейчас. Увидимся, когда приеду в Нью-Йорк.
Он снял шляпу, вежливо поклонился и зашагал прочь. Чувствуя себя очень одинокой и потерянной, Эвелина вошла в вагон. Вот они, корабельные знакомства, подумала она. И все-таки ощущение одиночества почему-то не проходило. Она поднялась по лестнице среди стали, стекла и бетона, прошагала под высоким гулким куполом и вышла в Нью-Йорк. Она стала его частью, еще не успев добраться до своей гостиницы. Увидев дожидающиеся ее письма и цветы в номере, она поняла, как сильно ей хочется жить и работать здесь, в могучем потоке радостного волнения, не отпускающего душу с рассвета и до заката.
Через два дня все вошло в привычную колею: по утрам несколько часов разминки, чтобы вернуть гибкость отвыкшим от нагрузки мышцам, час на разучивание модных танцев с чечеточником Джо Крузо, а потом путешествие по городу и знакомство со всеми новинками эстрады, появившимися за время ее отсутствия.
Думала она и о своих перспективах, об очередном ангажементе. На заднем плане маячила возможность отправиться в Лондон в качестве участницы гершвиновского шоу, которое затем собирались привезти обратно. Но Англия ей наскучила. Ее привлекал Нью-Йорк, и она хотела найти что-нибудь здесь. Это оказалось трудно: в Америке у нее было меньше поклонников, да и вся индустрия развлечений переживала не лучшие времена. Наконец ее агент раздобыл несколько предложений на роли в спектаклях, которые должны были ставиться этой осенью. Тем временем она успела слегка залезть в долги; слава богу, что почти всегда находились мужчины, желающие пригласить ее на ужин и в театр.
Март промчался незаметно. Эвелина обновила свой танцевальный репертуар и выступила в нескольких бенефисах; сезон шел на убыль. Как обычно, она торговалась с молодыми импресарио, которые хотели «соорудить с ней что-нибудь», но которым почему-то всегда не хватало либо денег, либо театра, либо сценария. За неделю до того, как нужно было принять решение относительно поездки в Англию, она получила известие от Джорджа Айвза.
